Трепет. Илья Игоревич Наумов

то в теплое озеро ностальгии – никаких больше колебаний, никакого течения – Федор декларировал про себя и вслух, что устал, нарочно обходясь без дополнений. С той прогулки Федор тоже пришел измотанным, скорее, от осознания того, что город и не думал принадлежать ему одному, а значит в нем снова появились места, которые Федору придется обходить стороной, если только он не захочет вскрыться, причем неизвестно, в какой из дефиниций.

      7.

      Повсюду ходили слухи, и так было всегда. Они болтались вразвалку во всю ширину раздольных дорог этого города, так до конца и не вылупившегося из степи. Местным жителям слухи заменяли культурные и увеселительные мероприятия, не предусмотренные бюджетом. Слухи можно было запускать нарочно, чтобы кому-нибудь навредить, а можно было и по случайности: в десятом классе Федор рассказал самым близким друзьям про свою несостоявшуюся потерю, а на следующий день вся школа была засыпана панчами на этот счет. Слухам не полагалось верить вслепую, однако совсем игнорировать их не получалось даже у самых мудрых: в тот же день ОБЖшник приказал всем встать по причине ослиного гогота, а потом ехидно заметил, что у Федора хотя бы на этот раз получилось.

      Годы шли, а слухи ходили: обновленный Федор не встревал, а все-таки сталкивался со слухами, усевшимися рядом с ним в трамвае, просочившимися через наушники, пока грузился следующий трек, протянутыми вместо сдачи продавщицей фарша на рынке. Но есть у них и проверенные каналы. После очередного занятия с Платоном Федор вместе с учеником спустился во двор, где того уже ждала Лизка, вроде как болевшая и в связи с этим пропустившая последние два испанских. Федор успел неодобрительно покачать головой, Лизка успела пропищать: «Ой, здрасьте!» – а затем парочка ретировалась, оставив преподавателя в состоянии легкого недоумения и как будто бы стыда, словно это он сам ничего не учил, прогуливал занятия, да еще и ни капли не покраснел, оказавшись лицом к лицу с репетитором. Недоумение же было вызвано самим фактом прогулки Платона с Лизкой, дружбу которых он до этого считал не более чем самым обычным приятельством. Его не смущал ритуал Платона, начинавшего каждый урок с вопроса «¿Cómo está Liza?²», на что Федор улыбался и отвечал: «Está muy bien, no te preocupes³». Тем более Федора не смущало, что Лиза розовела и прятала взгляд, когда он сравнивал ее с Платоном или просто вспоминал о нем в ходе занятия. Возможно, его бы заставил призадуматься настойчивый кашель Льва Сергеевича, да только тот постепенно проникся доверием к педагогу и все реже присаживался к ним за стол, предпочитая лежать на кровати и на солидной громкости смотреть что-нибудь, изобилующее воплями и стрельбой.

      После очередного занятия с Платоном Федор вместе с учеником спустился во двор, и прямо со скамейки ему поведали, что с Лизкой Платону гулять было запрещено, а его родители Льва Сергеевича не уважают настолько, насколько могут ненавидеть друг друга представители провинциальной интеллигенции и провинциального предпринимательства.