Трепет. Илья Игоревич Наумов

сразу же оставили преподавателя и его жертву наедине, в то время как Лев Сергеевич и на первом, и на втором уроке сидел в плетеном кресле за тем же единственным в его квартире столом, за которым происходило аккуратное погружение в испанский, не вызывавший особого восторга у сонной, амебообразной ученицы. Лев Сергеевич сопел, прокашливался, шмыгал, но, надо отдать должное, не вмешивался в занятие, пока по прошествии заявленных полутора часов не оборвал Федора на полуслове и не предложил ему под кофе подвести итоги их первой встречи. Лизка нацепила наушники и ускакала на кровать, а Лев Сергеевич поинтересовался, есть ли вообще прогресс, причем не шутя, и Федору стало неловко, но он все же наплел про хорошую базу и тонкое лингвистическое чутье.

      На самом деле, чутьем обладала Виктория, а в придачу к нему шли иррационально голубые глаза и обволакивающий парфюм – Федор старался поменьше смотреть на нее и не дышать, чтобы не забыть ненароком испанский алфавит. Уроки проходил на кухне, небольшой и простой, без намеков на дизайнерские решения и чрезмерную кулинарную активность; остальные комнаты были закрыты, и дверь на кухню Виктория тоже прикрывала сразу же, как только они с Федором оказывались внутри. Кухонный стол был квадратным, а участники педагогического процесса сидели по его смежным сторонам, достаточно близко, чтобы Федор краснел, потом случайно касался ноги Виктории своей ногой и краснел еще больше, пока не становился баклажановым и не лепетал, что очередное занятие к величайшему его разочарованию все ж таки подошло к своему завершению. Подготовка преподавателя к каждой такой восхитительной пытке делилась на теоретическую и моральную, причем серьезных усилий требовала не только последняя – в отличие от Лизки и Платона Виктория учила язык, делала все домашние задания и требовала знаний, которые Федор на этот час в полном объеме выбрасывал из головы, оставляя только то, что успел приготовить и зафиксировать в блокнот.

      Шесть дней в неделю Федор начинал вечер с урока испанского, словно удерживающего его от тотального погружения в город, которому в целом были неведомы зарубежные языки. Федор ходил и видел, что его клиенты – сумасбродные исключения из правила, согласно которому здесь не принято быть непонятым, а чтобы быть понятым, язык надо ограничивать и упрощать. Федор давно перестал находить это явление скверным и, сидя на уцелевших брусках скамейки в парке Строителей, шептал себе, чтобы лучше услышать, что он именно по этому и скучал. «Именно поэтому и вернулся», – с улыбкой вздыхал Федор и шел в магазин за слойкой и йогуртом – побаловать себя за день, прожитый на белом свете не без труда.

      6.

      В свободное время Федор спал, или гулял, или смотрел видео в интернете. На улицу получалось выскакивать все смелее, хотя от скутера и песеля пока бывало чуточку дурно, а еще пару раз вдалеке мерещились лица из прошлой жизни, но Федор сразу же становился иссиня-серым и сливался с атмосферой самоугнетенного города. Впрочем, Федору было прекрасно