системе, и сдерживающее гниение соль земли. Анна Сергеевна была просто уверена, что именно она спасет планету от морального разрушения. Она приступила к должности со всей ответственностью, ведь на ней лежит задача ликвидировать невежество, спасти общество от разложения и безграмотности. Вслух, конечно, она говорила совсем другое: то, что положено говорить скромной учительнице, но мыслила она именно так. Все, что она не могла понять, просто называла отклонением. Поэтому она все по полочкам разъяснила маме, сказав, что я совсем перестала учиться, что я замкнутый ребенок. Она была уверена, что так на мне сказывается психологическая травма. Я, видите ли, не смирилась со смертью отца и вот теперь придумываю себе воображаемых друзей, воображаемый мир и все такое прочее. Короче, мама мне разъяснила позицию Анны Сергеевны. И пока мама разговаривала со мной именно так, как положено разговаривать учительнице с провинившейся ученицей, я сидела набычившись и всем своим видом показывала, что я ее не слушаю. Внутри меня все бунтовало. Я беспредельно нервничала, возмущалась. Неужели они все думают, что я сумасшедшая? Как я могла все это сама придумать? Еще несколько минут после того, как все вдруг открылось, я пребывала в каком-то смятении. Но когда я вернулась домой, я все обдумала, осмыслила и твердо решила, что Мита не может быть плодом моей фантазии. Я точно ее видела. Как сейчас, я помню ее голос, ее грациозные движения, нежную и в то же время проказливую улыбку. Как такое может придумать девочка, которая никогда в своей жизни не встречала балерину. Она ведь меня учила балету. До того как мама вернулась домой и начала воспитательную беседу, я прошлась по комнате, сделала несколько заученных движений, называя их непростыми французскими словами. Вот это деми-плие, а если присесть глубже, то это гранд-плие. Первая позиция, вторая позиция, третья, четвертая, пятая, шестая. Вот я делаю пор-де-бра. Если я оторву от пола ногу вот так, то это будет называться аттитюд. Откуда я могла знать все эти термины, даже если предположить, что Мита – это всего лишь выдуманная девушка. Этого не может быть. Я была просто твердо уверена. И пусть говорят что хотят. Вот такую непоколебимую позицию я успела занять к маминому приходу. Так что все нравоучения по поводу того, что врать необязательно, что нужно просто признаться в том, что мне одиноко и поэтому я придумала себе подругу. Ну и всякий там бред, даже не помню, если честно. Да я ее почти и не слушала. Так меня раздражало, когда она говорила со мной таким деликатным тоном учительницы. Пусть лучше бы накричала, начала бы паниковать и говорить: «Что же теперь делать-то будем? Дочь, а ты-то у меня того: головой тронулась, и как я не заметила?!» Ну, вот что-то в таком роде мне было бы приятнее слушать, чем эти фальшивые фразы типа «Эмма, ты можешь мне довериться. Я ведь тебе добра желаю». Я сидела молча, опустив голову, скрестив руки на груди, поджав ноги под стул, и тоже их там скрестила. Как-то мама сама меня учила невербальному общению. Так
