Ей было больно, боль эта выгрызала мои внутренности, заживо сдирала кожу, обнажая суть. Темноту. Пустоту. Холодную черную бездну.
– Да, – хрипло ответила я. – Да, это наша кухня и наш стол.
Элизабет качнула головой. Резко, будто от невидимой пощечины. Такой сильной, что от удара темнеет в глазах. А потом закаменела и, выпрямив спину, сказала:
– Знаю. Не узнать почти сестру было бы сложно, Алиана.
– Элизабет…
– Молчи! – Она выставила ладонь. – Пожалуйста, не убивай все то хорошее, что еще осталось между нами.
Я снова взглянула на яркие заголовки. Для кого-то месть. Для кого-то сенсация. Для кого-то разрушенная жизнь.
– Я уезжаю в Южный. Прошу, нет, я умоляю тебя, богом заклинаю не ехать со мной! Мама не заслужила этого…
– Да. Не заслужила. – Я аккуратно положила газету на комод.
– Спасибо. – Она кивнула и отвернулась. – Прощай, – бросила мне Лиззи через плечо и оставила меня одну.
– Прощай, Элизабет, – ответила я закрытой двери.
Я нашла в себе силы подняться наверх. Там, в моей спальне, на прикроватной тумбочке лежали часы Николаса. Дотронуться до них показалось мне жизненно важным. Будто они были единственной вещью в доме, способной подтвердить мне мое собственное существование. Я зажала их в руке и присела на свою кровать.
Свою… будто было в этом доме хоть что-то мое.
Секундные стрелки двигались с чуть слышными ритмичными щелчками, звук этот становился громче, заглушая стук крови в ушах, уличный шум проснувшегося города и далекий звон траурных колоколов.
Никки… Обещание не делать глупостей было глупым. Я их уже наделала. Вся Валлия теперь им свидетель. И не только Валлия, рано или поздно новости придут в Эдинбург. Фотографии увидят мама и папа…
Диана. Ральф. Все те, кого я знаю и не знаю. И ты, Николас.
«Лица девушки не видно. Мало ли блондинок в империи?» – так говорила Лиз. Но на соседней странице интервью горничной маршала. И кричащие, тошнотворные заголовки…
В точку, господа журналисты. Все это – грязная правда.
Стрелка сделала полный круг. Раз, еще раз, еще и еще. Восемь сорок пять.
От стыда никто не умирал. Вот и я… живу. Что теперь?
Громче хода часовой стрелки оказались лишь звуки мужских шагов на нашей лестнице. Не нашей. В этом доме нет ничего моего. Господин Холд застыл на пороге спальни в мансарде. Ничего, ничего моего. Я сама – и та не моя.
Я не удержалась от смешка, в руке маршала была уже знакомая мне газета. В отличие от экземпляра Элизабет – не мятая.
– Доброе утро, господин Николас, – вежливо поздоровалась я.
– Доброе утро, Алиана.
– Чай, кофе? – Я закрыла лицо руками и, быстро отсмеявшись, добавила: – Малинового пирога, простите, нет.
– Обойдемся без пирогов, – чуть улыбнулся господин Холд.
Да… куда мне до умения маршала держать лицо? Я впилась в него глазами, пытаясь найти следы былой своей одержимости.