Дым растаял и не растаял
Серое море уже голубое
Кто-то кричит кто-то смеется кого-то нет
Совсем светло а были ведь сумерки
Лодочка не вернется назад
Все как было и все не то
Кругом никого Камень есть камень
Камень уже не камень
Камень вновь будет камнем
Так всегда ничто не исчезнет
и не останется Что было то есть
и не есть и есть Никому
не понять Что было вчера
Легко сказать Как светло
это лето и как ненадолго.
ЭДНА СЕНТ-ВИНСЕНТ МИЛЛЕЙ
Плач
Детки, слушайте:
Папа умер.
Из его пиджака
Я сошью вам курточки,
Из его старых брюк
Выкрою штанишки.
По карманам у него
Много всякой мелочи:
Там в табачной пыли
Монетки и ключики.
Дэн возьмет монетки,
Положит их в копилку,
Энни возьмет ключики,
Будет ими звякать.
Жизнь должна идти вперед
И не помнить мертвых,
Жизнь должна идти вперед,
Даже если мертвецы —
Хорошие люди.
Энни, кушай завтрак.
Дэн, прими лекарство.
Жизнь должна идти вперед —
А зачем, не помню.
ХИЛЬДА ДОМИН
Марионетка
Радугою дуга,
натяжкою нить,
а на другом конце
образ из сна,
кукла из плоти и крови
с распростертыми руками:
всегда
с распростертыми руками.
О нас
В будущем прочтут о нас в книжках.
Никогда не хотела я в будущем,
чтобы школьник сказал: «как их жаль»,
чтобы так
быть записанной в школьной тетрадке.
Мы, осужденные
знать
и ничего не делать,
нашему праху
не стать землей.
«Срежь себе веки…»
Срежь себе веки:
будет страх.
Сшей себе веки:
спи.
«Умирающий рот…»
Умирающий рот
силится
правильно выговорить
слово
чужого
языка.
ЛЕЯ ГОЛЬДБЕРГ
Тель-Авив, 1935
Крыши, как Колумбовы мачты, на каждой ворон,
и каждый каркает о другой стране.
И чужие языки
режут жаркий хамсин холодными лезвиями.
Маленький город, как ему вместить
столько памятных детств, столько брошенных Любовей?
Выцвели в негативы
зимние звезды, летние дожди,
утренние сумерки заморских городов.
Все шаги вокруг тебя – как захватчики.
И кажется: обернись —
в море встанет церковь твоего города.
ПОЛЬ