и детская радость переполняла ее настолько сильно, что Мадаленна не могла удержаться на месте и с восторженными криками она выскакивала из своего укрытия и неслась навстречу крепким отцовским рукам. Она была счастлива, она была в семье, с ней были те, кто могли ее защитить, и никакая война не могла ее убить, пока Эдвард желал ей спокойной ночи и целовал в лоб. Он научил ее не плакать, когда она расшибала коленки; он читал ей книги про пиратов, мушкетеров и прекрасных дам; он научил ее драться с соседскими мальчишками, когда те повадились воровать их сливы и яблоки, он только не успел научить ее с ними дружить. Тогда, когда эти мальчишки собрались взять ее в свою команду, Эдварда срочно вызвали на его раскопки – он работал археологом. Всю свою жизнь он мечтал уехать в Египет и разгадывать тайны фараонов, и только сейчас Мадаленна понимала, что он просто старался уехать из громоздкого здания, которое когда-то было ему домом. Эдумунд умер без него. Первая трагедия свалилась на Мадаленну и Аньезу неожиданно, сбивая с ног, но смерть, позднее признала повзрослевшая студентка, редко когда было ожидаемой; даже Хильду это известие поразило, она все никак не могла этого дождаться, и вот. Мадаленна плохо помнила те дни, внезапно едкая Хильда, будто встрепенувшаяся от этого горя, почти сломленная Аньеза – для нее свекр был единственной поддерживающей силой, и одиночество. Да, одиночество Мадаленна запомнила хорошо. Дом стал сразу больше, не было слышно раскатистого смеха Эдмунда, не было нигде припрятанных сюрпризов, и однажды, сидя в пустой гостиной, она отчетливо поняла – Эдмунда больше нет и никогда не будет. Тогда она и оплакала дедушку. Тогда и появился мистер Смитон. Он, ни слова не говоря, молча забрал девочку к себе в теплицы, и там, плача и трясясь от тоски, она вдруг обрела нового друга. Мадаленна хотела написать отцу, но тот все никак не мог приехать из своего Египта, а может быть из Африки – она уже плохо разбирала те страны, от которых все время веяло специями и острой жарой. Как Эдвард смог это перенести, не спрашивал никто, но с того момента его визиты в дом стали еще короче. «Его девочки» все понимали и ничего не говорили – кто бы захотел возвращаться не в скромную скорбь, а в пошлое торжество – Хильда не скрывала своей радости, что наконец освободилась от ее оков.
Но сейчас все было по-другому. Мадаленна уже не скорбела, только тосковала. Она не так сильно боялась Бабушку и неслась по лестнице в свою комнату с радостным предчувствием. В груди теснилось знакомое, но так давно не появлявшееся чувство – он возвращался. Так было и раньше, когда телеграмма о его прибытии должна была прибыть, Мадаленна это чувствовала, и ложилась спать с твердой уверенностью, что наутро она увидит знакомый почерк, и все встанет на свои места. Она влетела в свою комнату, хлопнув дверью, и подбежала к окну – там, на блеклом небе блестели первые звезды, и впервые она не почувствовала тоски от того, что должна была наступить осень. Отец приезжает; она была уверена в этом, она знала это.
* * * В
