То была сторублевая ассигнация.
– Говорю вам, она уже легла!
– Но, Марья Петровна, мне необходимо с ней поговорить!
– Ах, какие вы нынче нетерпеливые, право! – Владелица «Уголка для проезжающих» наконец впустила меня внутрь.
Не дожидаясь ее, я взбежал по лестнице и постучал в номер. Через минуту за дверью послышалось движение.
– Qui est là?[36] – спросил заспанный голос, несомненно, принадлежавший мадемуазель Плесси.
– Police[37], – сухо ответил я.
– Ah, mon Dieu![38]
Однако дверь тотчас распахнулась, и передо мной предстала мадемуазель Плесси с папильотками в волосах, зевающая во весь рот и кое-как прилаживающая на нос очки.
– Ах, это вы, месье Аполлинер! – тотчас же расплылась она в улыбке. – Что-нибудь случилось? Вам не понравились мои книги?
– Сударыня, – кипя от бешенства, начал я, – должен сказать, что я не привык, когда со мной обращаются таким образом! Вот ваши деньги, возьмите их, мне ничего не надо.
– Какие деньги? – изумилась мадемуазель Плесси, вытаращившись на меня. – О чем вы, месье?
Ее изумление было так искренно, что я заколебался.
– Разве не вы положили мне их в карман?
– Я?
Уже более спокойным тоном я объяснил, что случилось, ловя в лице Изабель хоть какие-то признаки того, что купюру положила мне в карман она. Однако реакция француженки поразила меня. Едва узнав, в чем я ее обвиняю, она разинула рот, отшатнулась и надменно выпрямилась. Если бы не папильотки на голове, она бы выглядела почти устрашающе.
– Это возмутительно, месье! – заверещала она так, что ее было слышно не только во всех номерах «Уголка», но и, наверное, возле полицейского управления. – Вы обвиняете меня в... в... бог весть чем! К вашему сведению, я никогда не платила мужчинам и не собираюсь и впредь! Вот так!
И, разгневанно выпятив подбородок, мадемуазель Плесси холодно кивнула мне и с грохотом захлопнула дверь перед моим носом.
ГЛАВА ХIII
Поразительное дело: когда я на следующее утро явился на службу, секретарь Былинкин был уже там.
Он смотрел на меня преданным взором сообщника, который совсем недавно помогал матерому злодею – то есть мне – прятать труп очередной загубленной мною жертвы. В его восторженном лице, в суетливых манерах проглядывалось нечто вроде намека на тайну, которая связывала нас обоих. Я упомянул о намеке, но, по правде говоря, мимика и движения его были настолько красноречивы, что даже самый неискушенный человек, глядя на нас, заподозрил бы неладное.
Былинкин сообщил, что Григорий Никанорович с самого утра приводит в порядок дела, чтобы предстать перед заезжей столичной особой во всеоружии. Кроме того, я даже не сразу заметил, пол в управлении сверкал чистотой и на дверях кое-где были приделаны новые ручки.
– Да, вы же знаете, – сказал Былинкин (он такой