Щукин брезгливо покривил рот.
– О войне с ними, милостивый государь, идут толки уже лет десять каждый божий день, так что, полагаю, волноваться не о чем. Никакой войны не будет, это все французы панику разводят.
– Господа, – вмешался Суконкин, – для нас-то какая разница, будет война или нет? Не смотри на кличку, смотри на птичку. Ведь город наш, нет слов, всем хорош, но вы и сами понимаете, что стратегического значения он не имеет.
Я ждал, что сейчас он непременно произнесет фразу: «Отсюда хоть три года скачи – ни до какого государства не доскачешь», но тут заговорил исправник:
– Будем благоразумны, господа... При чем тут наш город? Все началось с пассажира, который выпал из поезда. И в телеграмме говорится именно о нем.
– Если только это не предлог для... – хмуро начал Щукин.
– Кто такой Багратионов? – спросил брандмейстер.
– Начальник особой службы, – подал голос Былинкин.
Наверное, взрыв бомбы и то не произвел бы такого эффекта, как его слова. Присутствующие все как один побледнели лицами и даже, по-моему, несколько уменьшились в росте.
– Значит, все-таки война... – благоговейно выдохнул Григорий Никанорович.
– А, да полно, вздор! – нетерпеливо вскричал Щукин, дергая шеей, словно воротничок вдруг сделался ему нестерпимо узок. – Пропал же не взвод, не батальон, не армия, а один-единственный человек. Только – один – человек! И вся канитель началась именно из-за него? Нет, вы как хотите, но тут что-то нечисто, по-моему.
– Люди, Венедикт Палыч, тоже разные бывают, – рассудительно заметил Суконкин. – Из одной клетки, да не равны детки, вот в чем дело. Пропади вы или я, никакой генерал об том не забеспокоился бы. Значит, пропавший – важная персона.
– А что, если он их сотрудник? – внезапно спросил Григорий Никанорович.
– Сотруд... – Щукин не закончил слова, которое словно стало ему поперек горла.
– Да, сотрудник. И, может, тут замешаны высокие интересы, которых ни вы, ни я знать не можем. Он ехал в поезде, Аполлинарий Евграфыч уверяет, что его пытались убить, выбросили из вагона, а тело потом где-то спрятали... Все сходится, господа!
Я бы предпочел, чтобы обо мне не вспоминали, но после слов Ряжского все присутствующие в который раз вцепились в меня и стали требовать подробностей. Как выглядел Петровский? Походил ли он на важную персону? Не заметил ли я при нем чего-нибудь особенного? Точно ли он был мертв? Не успел ли он перед смертью сделать мне каких-либо признаний?
Нет, не успел. Нет, никакого особенного впечатления он на меня не произвел. Обыкновенный неказистый рыжеватый человечек, только и всего. И вообще, если бы мне пришлось искать шпиона, на Петровского я бы подумал на последнего, что он может им быть.
– Не имеет значения, голубчик, что вы там себе думаете, – медовым голосом ввернул Григорий Никанорович. – Ясно одно: человек он был значительный, раз его не поленились убить, а труп затем