Я помню день, когда пришёл к отцу для разговора. Отец стоял у окна, держа листок какого-то растения из гербария и рассматривал его. Я спросил как он находит Плинию Орестиллу. Отец молча продолжал рассматривать листок. Затем сказал, не поворачиваясь: «она славная девушка и, наверное, станет кому-то доброй женой». Я сделал шаг вперёд и произнёс: «она станет моей женой, отец». Он тотчас обернулся и внимательно посмотрел на меня. Затем подошёл ко мне. Он вдруг понял, что с Фабией у меня было кончено. Я подумал, он спросит почему. Но он не спросил. И, думаю, вряд ли хотел знать причину. Тогда я сказал: отец, я прошу твоего благословения на брак. Он долго не отвечал, затем вздохнул и промолвил: «Ты знаешь наши традиции. Но есть традиции в традициях. В роду Ветуриев отцы никогда не принуждали сыновей к выбору жён. Не буду я и. Если ты решил, да будет так».
Я преклонил колено. Он возложил ладони мне на голову.
Ода шесту канатоходца
Я прежде рассказал об отношениях с Фабией с нашего детства и до шестнадцати лет. Теперь я расскажу о них, когда нам стало по двадцать и до того, как я встретил Плинию.
Так принято, и это дань традиции происхождения, что, встречаясь, молодые люди и девушки из нашей среды держатся чопорно и несколько зажаты из-за довлеющей ответственности за слова и действия, которые могут быть истолкованы превратно или, чего хуже, перерастут в слухи и сплетни. Дело не в возможном вреде для их юношеской репутации (хотя и это тоже) а, главным образом, для репутации их родителей и рода как такового. Репутация для римского патриция это всё. Знать печётся о репутации с пелёнок, ибо без неё не построить ни карьеры, ни заиметь симпатий простых граждан.
Всё это, однако, не касалось нас с ней. Мы умели лицедействовать, ибо без этого римской знати никуда. Просто тогда, как для многих это было естественной чертой характера, для нас это было лишь игрой. Мы, особенно, Фабия – умели различать фальш за фасадом правды. Мы сохранили всю нашу детскую искренность друг к другу и к тем, с кем были близки.
Вспоминая о своих чувствах к Фабии тогда – я подчеркиваю, тогда – я думаю, что она была мне как сестра. Порой циничная и язвительная. Порой надменная и жестокая и, вместе с тем, очень ранимая. Порой необыкновенно бескорыстная и готовая на всё ради меня. Это при том, что, как я говорил, внутри она была вся сплошь соткана из противоречий. Но как сестра, не возлюбленная. В этом была вся правда.
Мне было легко с ней. Мы не следили за языком и говорили как простолюдины, заливаясь смехом от собственных шуток, порой достаточно плоских. Мы знали, что есть правила и отступления от них есть признак дурного воспитания, ибо знать можно всегда различить по речи, манерам и выражению лица… Но, тогда на скамейке в саду перед фонтаном, мы жевали виноград и выплевывали косточки. Мы словно плевали на эти правила. Мы могли шутить, сплетничать и обсуждать что-то или кого-то, не стесняясь в выражениях. Фабия, при этом, несмотря на свой острый язык, всегда знала границы со