«Как пить дать, ешь».
Я вздохнул и развёл руками.
Он плюхнулся в кресло, озорно поглядывая на меня маленькими серо-голубыми глазками на пухлом розовом лице и застенчиво улыбаясь краешком рта, точь-в-точь как Бенни Хилл перед тем как сморозить что-то.
– А ты, как я вижу, только и ждал как бы смотаться накануне моего дня рождения. Зря, было весело. – Сказал я и вопросительно посмотрел на него. – Динка подарила мне бутылку винтажного портвейна…
Он замотал головой.
– Да-да, за рулём, – спохватился я. – Тогда может быть сухое, немножко. Я хочу выпить с тобой.
– Разве чисто символически, – сказал он. – А вот от чашечки кофе я бы не отказался.
Я спустился вниз. Минут через пять я вернулся с подносом на котором дымились две чашечки кофе, две ложки и кусочки сахара.
– Мм-м… – отпив маленький глоток из и смачно причмокивая, промычал он, – недурственно.
– Мы, смертные тоже кое-что в этом понимаем, – подмигнул я.
Я встал и подошёл к серванту. Вынул бутылку вина и два бокала.
Аккуратно наполнив до половины бокалы, я протянул один ему. Он кивнул и взял.
Я уселся напротив него.
– Cнова тебе не сидится, Фортунатов. Ну, куда на сей раз тебя занесло?
– Коста-Рика.
– Ого. Тогда рассказывай: ладно за морем иль худо, и какое там есть чудо.
Он, побултыхав бокал, понюхал, затем сделал осторожный глоток, причмокивая как матёрый сомелье. Небрежно кивнув мне головой, что означало «ладно, это винцо тебе сойдёт, а мне оно так себе», он положил бокал на стол и посмотрел на меня.
– За морем житьё не худо. Совсем не худо. Сказочная природа, удивительно чистая вода. Люди, люди очень приветливые. Чудо же там вот какое. Я был в местечке Никойа. И там в одном из ресторанчиков я заказал рыбу. К ней полагался местный лизано. Я уже до этого пробовал лизано и знал его вкус. Но эта штука была совершенно другая. Такое ощущение, что я ей не рыбу, а мясо. Я тогда спросил у повара как он…
И Витольда понесло.
Я сделал глоток из бокала и, откинувшись в кресле, улыбнулся. Дальше я знал уже всё наперёд. Дальше будет монолог минимум минут на двадцать. С чего бы он не начинал, всё переходило на особенности кулинарии. Я сказал прежде о его «религии». Его страстью сродни чувству верующего была еда. Он относился к ней с необыкновенным трепетом, и я теперь уже не исключаю, и я говорю это на полном серьёзе: между пищей и Витольдом установилось магическое единение – пища словно платила ему благоволением в ответ на его обожание, и результатом такого благоволения был его рафинированный гедонизм и неуёмная радость жизни; то, что французы называют joie de vivre.
Витольд знал о пище всё, или почти всё. Как религиозный паломник он объездил едва ли не весь земной шар, тратя все свои деньги на знакомство с