– Но… мама! Я хотел своей лодкой заняться и…
Но взгляд её стал непреклонен. Взгляд наследной владычицы, а вовсе не матери.
– Да, мама, я понял, – пробубнил я, – никаких возражений.
И бросил взгляд на лодку, стоящую рядом с охотничьим домиком. Кхортемский ритуальный каяк для обряда инициации, который юноша самолично должен высечь из цельного ствола одним лишь ножом. Над ней я работал уже по меньшей мере года два. И осталось мне совсем-совсем немного.
Мой отец, как и брат его, как и их отец, и отец его отца, были урождёнными белолигийцами. Подданными Империи, что носила красивое имя Белая Лига. Её же подданным являлся и я сам. Однако сердце моё всегда лежало к Никс-Кхортему – краю вечных снегов, обласканному оком Призрачной луны. Тамошнюю негостеприимную землю обживали многочисленные племена северных горцев, – в народе чаще всего называемых просто северянами или нордами. И мать моя была ихнего рода. Кровь, горячая настолько, что согревала в никс-кхортемскую стужу, бежала по её венам.
И, на удивление, кровь эта оказалась гуще крови дедов и прадедов моего отца.
Хотя в нынешний век опасно было кичиться подобным родством.
Так или иначе, я жадно впитывал в себя всё, что касалось нордского жизненного уклада, и, как бы отец с матерью ни пытались взнуздывать эту мою тягу, ничего-то у них не выходило. Сейчас мне было пятнадцать годков, а обряд инициации юноша проходил в четырнадцать. И хотя по законам Империи я, как первый и единственный сын своего отца, полноправно считался мужчиной с того момента, как научился трудиться и отвечать за собственные слова, пройти никс-кхортемский обряд стало для меня пламенной мечтой.
Я отвернулся от лодочки. Вздохнул, несколько тяжелее, нежели намеревался. «Ничего страшного, – подумал про себя. – День ото дня я становлюсь и старше, и опытнее, и ближе к мечте. Мне всего-то и нужно что научиться терпению». – И направился к ожидающему меня Гарки и чужаку Такеде. Ни к чему было тратить их время попусту.
Увы, тем утром меня ждало ещё одно разочарование. Гарки оставил нас на подступах к Падымкам, и вместе с Такедой я направился прямиком к деревенскому старосте. Его все так и называли: староста или старина Пит. Иногда просто: старик Пит. Сколько я себя помню, он был хмур, угрюм и, в общем-то, очень стар; а всё, что я про него знал, так это то, что когда-то он служил писарем у бывшего губернатора острова – Джозефа Халласа; и о том, что никогда он не любил про это вспоминать.
Деревенские по пути с интересом поглядывали на чужеземца, смело ступающего рядом со мной, и каждый раз, здороваясь, мне приходилось отмахиваться от их немых вопросов. Благо все знали, что моя мать водила с северными контрабандистами знакомство, а поскольку Падымкам от этого было в разы больше пользы, нежели вреда, – лишнего любопытства никто себе не позволял. Забавно, но тем единственным, кто не удивился прибытию чаандийца,