Да и сам хозяин меча был своему оружию подстать. Заместо доспеха носил он богато украшенную куртку с пышными рукавами, – и нисколечко даже не пытался защитить её от непогоды. Его лицо являло собой портрет беззаботного благородства, почти блаженства, даром что ни один из его товарищей этого не разделял. Он был лыс, чисто выбрит, улыбчив, и одним своим видом пугал, если уж говорить честно, до икоты.
Однако, мне и в голову не пришло отвести взор. Разглядывал я его с интересом; и его, и всех прочих гвардейцев. Лысый же, заметив моё любопытство, расплылся в ухмылке и чуть подправил меч на плече. Так, чтобы тот «случайно» показался из ножен.
И, сделав так, он в голос рассмеялся! Это удивление на моём лице его так сильно развеселило. А всё потому, что лезвие огромного меча оказалось не обычным, прямым, – как у всех прочих мечей, – а волнообразным, будто само пламя драконово! Зачем оно так причудливо выковано, я и малейшего представления не имел, однако сразу же догадался, что оружие это совсем непростое.
Да и сам этот человек явно был не так прост.
Это был наёмник! Настоящий наёмник, а не какой-то там гильдейский смутьян.
Однако, поняв это, я даже удивиться толком не успел. В тот же миг на меня зыркнул командир отряда, и я в спешке опустил глаза. Взгляд его был жесток, а сам он выглядел как человек лихой и, пожалуй, скорый на расправу. Даже если б и были у меня силы выдержать его взор, искушать судьбу я бы не стал. А сил этих, признаюсь, не было.
Отряд прошествовал мимо, а один из последних гвардейцев со злобной усмешкой саданул по телеге топориком, отсекши от борта немалую такую щепу. Я побоялся как-то его упрекнуть. Отец Славинсон тоже промолчал. Все радости этого дня осыпались для меня прахом и залой, а переживания вспыхнули стократ сильнее прежнего.
Только когда гвардейцы достаточно удалились, и спины их стали не больше пальца на вытянутой руке, я осознал, что дышу прерывисто и неровно. Но так я и не смог уяснить для себя: то ли это от злости, то ли всё-таки из-за страха. Дождь взял передышку, небо тоже малость прояснилось, но едва ли от всего этого становилось хоть чуточку спокойнее.
Отец Славинсон шумно выдохнул:
– Фу-ух. Ну дела… – произнёс он, и, толи мне показалось, толи голос его действительно дрогнул.
Но, в отличии от него, я ни единого слова из себя выдавить не мог. В груди у меня всё клокотало, в глотке пересохло, а само горло будто бы сдавило – не иначе как тревогой. И продолжалось так до тех пор, пока отряд полностью