В обеденное время, когда над головой висит обжигающее полуденное солнце, десятки тайских офисных клерков, поедая нанизанные на деревянные палочки кусочки свинины или курицы, развлекались тем, что толпились у сотен таких снимков, рассматривая их. Они стояли и смотрели на фотографии трупов с потухшими глазами и резиновой кожей цвета вареного свиного брюха. Часто тела были похожи на разложившихся, распухших крупных животных, которые были сбиты на шоссе и сняты под странным углом в момент смерти. Чем более раздавленным, сгоревшим, распухшим или изрезанным было тело, тем больше снимок нравился толпе.
Кальвино однажды раскрыл дело о пропаже человека, стоя в толпе обедающих, которые разглядывали снимки. На одном была мертвая домохозяйка из фарангов. Она прыгнула в клонг с кирпичами в карманах. Кальвино расследовал дело о пропаже по поручению ее мужа. Через пару дней после ее прыжка в канал какие-то «похитители трупов» выудили добычу из клонга. Один наткнулся багром на тело и вытащил его на берег. Они сфотографировали ее рядом с несколькими маленькими китайцами, улыбающимися так широко, словно поймали самую крупную рыбу. Бена Хоудли убили в собственной квартире. Его тело отвезли в полицейский госпиталь. Поэтому опубликованная фотография его тела стала новостью номер один.
Еще одна медсестра улыбнулась Кальвино и слегка кивнула, узнав его. После пятнадцатиминутной прогулки по территории госпиталя он пришел в морг.
Женщина лет пятидесяти, с собранными на макушке волосами и одетая в полицейский мундир, остановила его. Ее перевели на эту работу в какой-то момент между убийством Джеффа Логана и Бена Хоудли, а это означало, что она, одна из немногих сотрудниц госпиталя, его не узнала.
– Сюда нельзя, – сказала она.
– Винсент Кальвино. Как вы сегодня поживаете? Ваши волосы замечательно выглядят, – сказал он.
Она потянулась к телефону:
– Нельзя.
Кальвино убрал руку с ручки двери и достал письмо Пратта. Она надела очки и прочла его. Выражение ее лица стало слегка испуганным. Женщина понятия не имела, что у этого фаранга большие связи в руководстве полиции. Чувствуя опасность, она вернулась в культурное состояние, включила обаяние и даже сумела улыбнуться.
Кальвино был не просто еще одним фарангом. У него были большие связи. Ценность и значение человека в тайском обществе зависели от таких связей. В их отсутствие у вас не было защиты и положения; с вами могло случиться все что угодно. При наличии таковых двери открывались, улыбки включались, и мир пусть и не становился нежным, как тело устрицы, но его раковина делалась гораздо менее твердой.