Петров представлял себе это так четко, что фигуры почти уже соткались из теней и обрели плотность, смех почти полетел над рекой. Но последний луч солнца скрылся за деревьями, оставив берег пустым и голым – теперь уже бесповоротно. И сквозь серые летние сумерки алым шлейфом потянулся сладкий, душный аромат клубники.
Петров прикрыл глаза и нащупал рукоятку ножа, который так и лежал на подлокотнике кресла. Сжал ее до боли в руке. Встал, обошел Марту со спины и заглянул ей через плечо. Марта, казалось, не обратила на это никакого внимания. Она продолжала водить карандашом по листку бумаги. Но, вместо портрета, Петров увидел лишь бессвязные линии, какие-то детские каляки. Только в левом нижнем углу можно было различить несколько партий в крестики-нолики.
– В этой игре всегда выигрывает тот, кто ходит первым, – сказал Петров.
Затем взял Марту за волосы, заставив ее беспомощно запрокинуть голову, и одним взмахом ножа перерезал ей горло. Марта зажмурилась и что-то прохрипела. Петров толкнул ее на пол, сам присел рядом и заговорил шепотом, склонившись у ее лица:
– Понимаешь, все дело в том, кто ставит крестик в центре поля. Остальное не имеет значения.
Кровь толчками выплескивалась на пол, и у Петрова закружилась голова от ягодного запаха. Он макнул руку в теплую бордовую лужу, облизал ладонь и зажмурился от удовольствия.
– Клубничный сироп, – выдохнул Петров. – Мама, я хочу газировку с клубничным сиропом, а потом – кататься на карусели!
Сладость растекалась по языку – как в детстве, как в юности, как во все лучшие дни его жизни. Петров бросился вылизывать пол и целовать затихающую Марту, изнывая от восторга, когда внезапно почувствовал соль и терпкий привкус железа.
Он сплюнул, вытер лицо тыльной стороной ладони, но этот новый гадкий вкус никуда не делся. Марта лежала на полу, бледная и непоправимо безмятежная. Такая навсегда спокойная, что Петрова скрутило в узел от ужаса и отвращения к себе.
Он стал трясти ее и прикладывать ухо к груди в надежде услышать сердцебиение. Но все было тщетно.
Тогда Петров взял руку Марты и, наотмашь ударив ею по своей щеке, принялся исступленно бормотать:
– Видишь, ты наказала меня. Теперь давай все это закончится. Давай теперь я отведу тебя к реке, и ты будешь смеяться звонко, как вода течет…
Так прошел час, затем второй. Петров уговаривал Марту, потом плакал и выл, как раненый зверь, потом замолчал. Ночь он провел, стоя на коленях над телом, в полной тишине.
С первыми лучами солнца дом наполнился звуками. Хлопнула входная дверь, чьи-то сапоги застучали по деревянному полу, чьи-то голоса зазвучали в гостиной. Петров поднял глаза и увидел в дверях спальни троих людей в серых формах.
– Вот она, – сказал бородач с татуировкой птицы на скуле; к его нагрудному карману был прикреплен