И хватало. Чтоб не думать; он чувствовал эту дополнительную, лишнюю тяжесть. И еще – что теперь не охотник. Двигался по следу, быстро размываемому дождем – но след был таким, что сразу и не уничтожишь. Кто так ходит по лесу? Не ходит никто; ни охотник, ни зверь; но звери не ходят по лесу в такой дождь. Сидят по своим укрытиям, и если выскочит – то сразу из-под ног; но тут, если б они и были, то давно уже разбежались. – И наткнулся на свою ловушку – как на чужую.
Но ловушку нужно снять. Тем более, раз не охотник. Он распутывал петлю под дождем, потом пришлось снять мешок, чтобы сложить туда. Никто в нее не попался. Встал, оттолкнувшись от земли. Еще время потерял. Захромал вперед, уже не напрягаясь. Должна быть еще одна, ее тоже разрядить, но мешок не снимать. Так бросить.
Темнота наступала как облегчение.
Во тьме он выходил на костер – всякий раз выходил, на треск и свет; и удивлялся бы тому, если б еще мог удивляться. Сбрасывал со спины – и тотчас же, не садясь, шагал в сторону, где темная огромная фигура ладила шалаш – сломав для этого чуть не целую елку голыми руками. Помогал укладывать лапник – рядами, внахлест, начиная снизу. Пальцы не гнулись. Ничего шалаш: воду держал до утра.
На огне булькал кондёр – в шапке Быкмедведя: помятая и погнутая, лишившаяся рогов, в основе она уцелела. Возвращался к костру, развязывал мешок и высыпал чудом завалявшуюся в нем горстку сушеного мяса. Все тянулись к нему. Кроме Белого Ворона. Потом глотали по очереди безвкусное ошпаривающее язык варево – Белый Ворон накидал туда каких-то корней. Не сушились; хотя были веревки, можно натянуть над костром; но сил уже не было. Сушили на себе, в шалаше, в тесноте, на лапнике, лёжа.
Остальное как вспышки – может быть, вспышки костра:
Маленькая фигурка, увернутая в плащ Быкмедведя – днем он тащил его скатанным в скатку. Протягивает ноги к огню.
Пёс! Был тут. Про пса он забыл. И удивился бы ему – если бы мог удивляться. Не принимавший участия в общей трапезе, сидел поодаль, в темноте. Потом уходил – должно быть, еще охотился. Зато даже кабаны – единственные, кто не лежит по стойбищам и укрытиям ни в какую погоду, а всегда ищут любое, чем поживиться, – не приближались к стоянке. Их следы видел утром пониже, когда покидал шалаш, всегда последним, не разбирая его – сколько таких шалашей они оставили в лесу, за этот пяти- или семидневный проход в дожде?
Хотя почему пяти или семи? почему не шести?
Точно! Это был шестой день, когда впереди посветлело, и вдруг лес расступился.
Когда Заяц вышел, увидел костер.
Сразу было понятно: не обычный привал. Днем они костров не жгли. Закипала вода в котелке. Больше ничего тут не было.
Далее от костра лежал пёс на боку, выбросив в сторону ноги. Спал. На псе, как на подушке, лежала девушка, завернувшись