В то время я хоть и занимал одну из ведущих должностей районного масштаба, но по сути ничего за душой не имел. Ни кола ни двора, как говорится. Питался в столовых, а ночевал где попало: в основном у дяди, редко у сестры и у других родственников. Поэтому слух о том, что меня направляют на годичный курс в Россию, как я после понял, больше всех обрадовал этих родственников – одной заботой меньше, так сказать. Одна только мать, которая жила в семье старшей сестры и воспитывала её детей, была против моего отъезда на учебу и попыталась отговорить меня от этого. Материнское чутье предсказывало ей, что этот уход будет навсегда. Но к нашему стыду, мнение матери не имело для нас весомого значения. И она это знала. Поэтому-то она прямо не запрещала, а как бы просила, с какой-то жалостью, обреченностью, просила.
– Тебе уже более двадцати лет, сынок. Отцу твоему не было и двадцати, когда он был уже женат на мне. У тебя высшее образование. Занимаешь хорошую должность. Райисполком предлагает тебе отдельный домик с участком, можешь жениться на ком хочешь, только намекни. Начнешь устраиваться, мы все тебе поможем. Зачем тебе скитаться … – и прочее… и прочее… И конечно, слезы.
Жизнь показала, насколько мать была права. Впрочем, еще один человек был против того, чтобы я уехал в Россию. Это мой ровесник и родственник Бахман Алиев. Он просто сказал: «Все мы смертные, Чингиз, надо жить вместе, чтобы в нужный момент подсобить друг другу». Что же, я снимаю шляпу перед тобой, Бахман, мы хоть и ровесники, а по образованию я стою на порядок выше, но ты оказался умнее меня. Намного умнее. Меня удивляет другое. Ведь по сути дела, что особенного в том, что я в течение года буду находиться на учебе, хоть даже и в России? Ничего в этом особенного нет. Отсутствовал же я пять лет, пока учился в институте – и ничего, все только одобряли. Но сейчас и мать, и Бахман были убеждены, что я из России не вернусь. Откуда взялись у них эти мысли? Вот что было удивительно.
Мне вспоминается один случай, который произошел в далеком моем детстве. Тогда я был очень слабым, нет, не болезненным, а просто слабым и необщительным. Меня просто-напросто не интересовали окружающие люди, их привычки, их радости и горе. Я был безразличен к элементам повседневной жизни, мог сутками не есть, надевать что попало, спать где придется. Я панически избегал людей, ни с кем не общался, ни в какие детские игры не играл, и если кто-то ко мне приставал, то отворачивался и уходил. Такое поведение, естественно, не могло не тревожить моих родных. Мать водила меня ко всем врачам, которые имелись у нас и в окрестностях. Все они в один голос утверждали, что я вполне здоров, а то, что немного со странностью, со временем пройдет. Но это мать не удовлетворило. Отчаявшись, она начала водить меня ко всяким религиозным воротилам, которые были известны в народе как целители тела и души наивной массы народа чуть ли не от всех бед. Зарывшись