Мельница на Флоссе. Джордж Элиот

живет в нас, но их последствия безвозвратно смешались с более плотной текстурой нашей юности и зрелости; вот так и получается, что на горести собственных детей мы смотрим с улыбкой, не веря в реальность их боли. И найдется ли среди нас кто-либо, способный вспомнить свои детские переживания, причем не только то, что он сделал и что после этого с ним сталось, что он любил или ненавидел, пока ходил в детском платьице или коротких штанишках, а заглянуть в собственную душу и оживить воспоминания о том, что он тогда чувствовал, когда расстояние от одного Иванова дня до другого казалось непреодолимым; что он чувствовал, когда школьные товарищи не брали его в игру только потому, что он мог неправильно ударить по мячу; или в дождливый день на каникулах, когда он не знал, чем себя занять, и от безделья ударялся в проказы, от проказ – в обиду, а от обиды переходил к угрюмой неразговорчивости; или когда мать наотрез отказывалась купить ему пиджак с фалдами, хотя каждый второй мальчишка в его возрасте уже носил такой? А ведь стоит нам только постараться вспомнить те детские обиды, смутные догадки и казавшуюся погубленной жизнь и безрадостные перспективы, придающие детской горечи всю ее остроту, как у нас пропадет всякое желание смеяться над бедами своих детей.

      – Мисс Мэгги, вы должны тотчас сойти вниз, – сказала Кассия, поспешно входя в комнату. – Господи Иисусе! Что это вы тут устроили? В жизни не видала такого кошмара!

      – Замолчи, Кассия, – огрызнулась Мэгги. – Ступай прочь!

      – Повторяю: вы должны немедленно сойти вниз, мисс, сию же минуту. Так велит ваша матушка, – заявила Кассия, подойдя к Мэгги и взяв ее за руку, чтобы помочь той подняться на ноги.

      – Ступай прочь, Кассия! Я не хочу обедать, – возразила Мэгги, вырываясь. – Я никуда не пойду.

      – Я не могу остаться. Мне надо прислуживать за столом, – сказала Кассия, выходя из комнаты.

      – Мэгги, глупышка, – заговорил Том, заглядывая в комнату десять минут спустя. – Почему бы тебе не сойти вниз и не пообедать? Там полно всяких сластей, и мама говорит, что ты должна обязательно сидеть за столом. Чего ты ревешь, маленькая дурочка?

      Это было ужасно! Том оказался жестоким и бессердечным; вот если бы он сидел и плакал на полу, то Мэгги тоже расплакалась бы с ним за компанию. А ведь был еще и обед, такой замечательный и вкусный; к тому же ей очень хотелось есть. Но сейчас ее переполняла горечь.

      Однако Том, как оказалось, еще не окончательно закоснел в своем эгоизме. Правда, не был он склонен и заливаться слезами, как и не считал, что горе Мэгги должно испортить ему аппетит, но он подошел и склонился над ней, после чего спросил подбадривающим тоном, понизив голос:

      – Так что, не пойдешь вниз, Мэгси? Или принести тебе сюда кусочек пудинга с заварным кремом и еще что-нибудь после того, как я сам пообедаю?

      – Д-да, – протянула Мэгги, чувствуя, что жизнь начинает понемногу налаживаться.

      – Очень хорошо, – согласился Том и повернулся, чтобы уйти.