– Тебе влетит по первое число, – предостерег ее Том, укоризненно качая головой, и заколебался, приняв у сестры ножницы.
– Не обращай внимания, давай быстрее! – сказала Мэгги и даже притопнула ногой. Щеки у нее раскраснелись.
Черные кудри были столь густыми, что перед таким искушением не смог бы устоять ни один юноша, особенно тот, кто однажды подстригал гриву пони. Я говорю о тех, кто уже познал подобное удовольствие, чувствуя, как лезвия ножниц смыкаются, преодолевая сопротивление густых волос. Вот раздался восхитительный скрежещущий щелчок, потом еще один и еще, и волосы с затылка тяжело упали на пол, а Мэгги стала походить на обгрызенную кочерыжку, при этом ощущая такую легкость и свободу, словно вышла из густого леса на открытую всем ветрам опушку.
– Ох, Мэгги! – сказал Том, прыгая вокруг нее и со смехом хлопая себя по коленям. – Провалиться мне на этом месте! Ну и видок у тебя! Ты только взгляни на себя в зеркало! Ты похожа на того ненормального, в которого мы в школе кидались ореховой скорлупой.
А Мэгги вдруг ощутила неожиданный укол в сердце. До этого она главным образом думала лишь о том, как избавится от непокорных волос и издевательских комментариев по их поводу, а также предвкушала, как восторжествует над матерью и тетками, прибегнув к столь решительным действиям; она не хотела, чтобы ее прическа выглядела красиво – это исключалось по определению, – но мечтала о том, чтобы окружающие считали ее умненькой маленькой девочкой, а не придирались к ней понапрасну. Но теперь, когда Том начал смеяться над ней, а потом и заявил, что она похожа на ненормальную, вся эта история вдруг предстала перед ней в совершенно ином свете. Она уставилась на себя в зеркало, Том все продолжал хохотать и хлопать в ладоши, и сперва щеки Мэгги залила бледность, а потом у нее задрожали губы.
– Ох, Мэгги, тебе надо сойти вниз прямиком к обеду, – всхлипывая от смеха, выдавил Том. – Нет, я больше не могу!
– Не смейся надо мной, Том! – вскричала Мэгги, заливаясь сердитыми слезами, топнула ножкой и оттолкнула его от себя.
– Эй, потише, злючка! – огрызнулся Том. – Ну и зачем ты тогда обстригала их, а? Ладно, я иду вниз: судя по запаху, обед уже готов.
С этими словами он поспешил вниз, оставив бедную Мэгги с горьким ощущением того, что случилось нечто непоправимое, причем в очередной раз, как бывало почти каждый день. Теперь-то она понимала, что сотворила невероятную глупость, но ничего исправить было уже нельзя, и слушать порицания и думать о своих волосах ей предстоит куда чаще, чем раньше. Была у Мэгги склонность сначала поддаваться минутному порыву, а потом не только отчетливо видеть последствия содеянного, но и то, что было бы, если бы она устояла перед соблазном, причем в мельчайших подробностях, которые рисовало ей живое воображение. А вот Том, в отличие от Мэгги, никогда не совершил подобных глупостей; ему на помощь приходило шестое чувство, и он прекрасно понимал, чем все это для него обернется – к добру или худу; и хотя