Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной. К Великому Гудвину за мозгами, сердцем, смелостью и с просьбой вернуть домой. И верим, что Гудвин не шарлатан, хотя прекрасно знакомы с этой сказкой.
Оцепенение. Все в дожде. Дождь везде, даже в воздухе, влажно засасываемом легкими. Серое торжество компромисса. Белое плюс черное равно серое. Нет добра и зла, плюса и минуса, наслаждения и боли. Сладкий серый суррогат бытия. Сигаретный дым. Струйкой к потолку, заполняет комнату, слепит глаза, топор в неподвижности зависает в воздухе. Открыть форточку. Туда. Раствориться и исчезнуть.
Рас-твориться, обманув Создателя.
С каждым выдохом, с каждым выбросом переработанного воздуха алкогольные пары покидают тело, оставляя взамен похмельный синдром в виде скалящейся и точащей когти депрессии, сладострастно оголяющей зубы в предвкушении платы.
Мой друг встретил меня в дверях загадочной улыбкой. В нем были только глаза, остальное терялось в полумраке коммунального коридора. Глаза светились – тело отступало. Громадные, с ума сшедшие, без умные, счастливые глаза.
– Все! Ты будешь первый зритель. И, возможно, последний, – улыбнулся он, чуть помедлив.
– Твое творчество тебе не принадлежит, наивный. Оно – лишь достояние трудового народа.
– Перестань нести чушь.
Я в первый раз переступал порог мастерской. Картина стояла в углу на стуле.
– Да, Демиург, дописался, – сказал я, доставая сигареты.
– Тебе не нравится?
– Тебе-то что? Я – народ не трудовой.
– Мне еще не совсем. Она не доработана.
– Почему?
– Да я и сам еще не совсем понимаю.
– Тебе не кажется, что ты убиваешь себя? Сжигаешь. Декаданс обречен, дружище.
– Обречены все, а декаданс хоть пытается позволить себе быть откровенным. В смысле от слова «кровь». Пытается позволить себе не любить жизнь. Истерия от непонимания.
– Ты считаешь, что это выход?
– Выход там же, где вход. Выход есть метаморфоза входа. Вечный хаос нового входа.
– Должен же быть хоть один выход.
– Слишком много нас. И так толкучка у дверей. Слишком узки двери, чтобы всем влезть. Верблюды сквозь игольное ушко.
– Тебе не кажется, что в твоих рассуждениях притаилась уютным котенком свернувшаяся смерть?
– Мне кажется, что именно сейчас происходят мои роды. Я рождаюсь, в то время как мир неотвратимо, но невыносимо медленно ползет к гибели. Люди умрут и все, а я родился еще при жизни. Я больше не буду писать. Нечего уже писать. «Кто умирает до того, как умрет – не умрет, умирая».
– Ладно, давай помолчим. Я хочу побыть трудовым народом и вкусить твоего шедевра.
– Не шути, шедевров не бывает. Единственный шедевр, на который человек способен, – прожить жизнь рука об руку со счастьем и любовью.
Я сел на пол и прислонился