– Без чая я могу прожить, без водки – нет.
– А обо мне ты подумал?
– Маленькая еще, не понимаешь.
Грета намотала на шею черный с черепами платок, накинула кожаную пошарпанную куртку и вышла наружу. Из домиков и палаток понемногу вылезали их обитатели. Все они были одинаково неряшливы, с опухшими лицами и мутными глазами. Кто-то пытался развести огонь, но ветер задувал едва просыпающееся пламя под грязную ругань пытающегося. Кто-то курил на крыльце вагончика. Кто-то включил магнитолу, и грубый гранж заскрежетал утренним горном коммуны, словно созывая жильцов на зарядку.
Гэндальф сидел на крыльце своей фанерной хижины и курил. Никто точно не знал, сколько ему лет; на вид – под шестьдесят. Его длинные седые волосы, из-за которых он и получил это прозвище, выбивались из-под старой широкополой шляпы, развеваясь на северном ветру.
Грета подошла и села на ступеньку ниже. Ее знобило, и она обхватила себя руками за плечи, чтобы согреться.
– Доброе утро. У тебя есть чай?
– Доброе утро, девочка. Только вскипел.
Гэндальф скрылся в хижине и вернулся с большой чашкой чая. Грета взяла чашку обеими руками и пила, обжигаясь, маленькими торопливыми глотками.
– Тебя знобит что ли, детка? Ты, случаем, не заболела?
– Чепуха. Холодно. Спасибо.
Старик засунул руку в карман и вытащил огрызок шоколадки, завернутый в фольгу. Обдул с него табачные крошки и протянул Грете, но Грета помотала головой.
– Лет десять не помню такой холодной весны в Берлине. Да, десять лет, точно. Помню, в девяносто пятом в Цюрихе… Но было еще холоднее. Минус десять, должно быть, и снег шел.
– Ты и в Цюрихе был?
– Богатый город, но скучный. Может, потому и скучный, что богатый?
– Когда ты последний раз был дома?
– Я дома.
Грета шла в сторону Остбанхоф, обхватив себя руками за плечи, и по пути заглядывала в урны. Ее сильно знобило. Похоже, температура поднималась. Забор, проходящий вдоль Кёпенике, был изрисован граффити, и эти тарабарские, изящно сплетенные в арт-бреде иероглифы сейчас вызывали у Греты тошноту.
Она достала из кармана плеер и сунула наушники в уши. После пары тяжелых аккордов диск остановился. Грета вытряхнула из плеера батарейки и постучала ими одна о другую. Вставила обратно, и индустриальная электроника к ней вернулась.
Поворачивая к мосту через Шпрее, Грета обернулась. Здесь проходила СТЕНА, и брандмауэр старого полуразрушенного дома был исписан призывами к солдатам на той стороне не открывать огонь по своим согражданам на этой. Прямо за этим домом и находился сквот, приютивший коммуну художников, бродячих музыкантов и прочих асоциальных бездельников.
Шпрее в этом месте была спокойной и по-весеннему мутной. Старая, кем-то навсегда забытая баржа уныло гнила, отражаясь в коричневой воде ржавыми осклизлыми боками. Плесенью смотрелись и унылые граффити на ее бортах и башне.
Грета