Так вслух, при своих придворных, Гуго укорял себя за излишнюю щепетильность и благородство, как будто не он сам, а кто-то другой пытался усидеть на двух стульях, бургундском и итальянском, как будто кто-то другой, а не он, этой весной пытался идти на Рим. Что-что, а на существование Людовика, на существующие законы и понятия о чести, бургундец наплевал бы легко и непринуждённо, если бы возле Перуджи его с мечом в руке не встретил сводный брат Ламберт, висконт Тосканский. Здесь-то и обозначилось главное отличие Гуго от воина Арнульфа, который только обрадовался бы перспективе одним махом решить для себя все основные проблемы в Италии. Но Гуго повернул обратно и теперь в бессильной ярости швырял о стены павийского замка золочёные кубки, костеря последними словами, на всех подвластных ему диалектах и внезапно скончавшегося папу Иоанна, и, напротив, затянувшего со своей смертью императора Людовика, и даже свою мать, наплодившую, по его мнению, излишнюю родню.
Ну а больше всего доставалось, конечно, ей, этой мелкой чернявой интриганке, которая теперь всерьёз, как свой собственный экипаж, запрягла Рим, а новый папа у неё теперь не более чем за главного кучера. Дождавшись, когда король израсходует в адрес сенатриссы весь арсенал имевшихся у него ругательств и проклятий, к Гуго вновь приблизился его племянник, благообразный, гладковыбритый епископ Манассия, и тоном заботливой матери, успокаивающей капризного ребёнка, произнёс:
– Есть и хорошие новости, ваше высочество. Нам можно и нужно воспользоваться ими.
Гуго немедленно прогнал прочь от себя всю челядь, оставив только родного брата Бозона, который после коронации Гуго взял себе в управление графство Арльское, а также сыновей своей сестры Теутберги – уже упомянутого Манассию и висконта Теобальда.
Граф Бозон был на год младше своего брата