Глаза он зажмурил так плотно, что казалось, что у него их и вовсе нет. Склонившись над раковиной, он стал смывать кровь с лица. Светло-розовые потеки побежали к сливу. Сквозь грязь и брызги крови на зеркале я видел в отражении, что по щекам его текут слёзы.
Когда мальчик умылся, на носу и щеках его стали видны мелкие светлые веснушки. Они ему очень шли, но за них его, вполне возможно, дразнят. Он выглядел очень напуганным, хотя хотел казаться раздраженным. Белая футболка наверняка была парадной, подумал я. Кровь вряд ли удастся отстирать.
Он не выглядел ребенком богатых родителей. Более того, он даже не выглядел любимым ребенком, потому как красные кеды его были истоптаны так, что левая ступня почти наполовину съезжала в бок с подошвы, а цвет шнурков уже нельзя было разобрать, такие они были пыльные. У стены валялся портфель, явно поношенный, с оторванным ремешком.
Когда он немного привел себя в порядок, я все-таки развернул его к себе. Светло-каштановые волосы, пухлые губы. Он даже не худой, он щуплый и тонкий. Пока я осматривал его нос, он упорно не глядел на меня, выискивая что-то на полу.
– Нос немного опух, но не думаю, что это перелом. Прости меня, ладно? Я не знал, что ты за дверью, – сказал я и немного отошел от ребенка.
Он насупился и ничего не ответил. Голубые слезящиеся глаза смотрели внимательно, но беззлобно. Я решил, что он это всё больше от испуга или обиды, чем от боли. Все дети так делают. Они ведь даже боль чувствуют по-другому. Не так остро, как взрослые, так ведь?
– Не знаю, какие у вас правила, но, наверное, ты можешь сегодня уйти с занятий, —неуверенно проговорил я, надеясь, что он обрадуется и не побежит к миссис Джонсон жаловаться. В первый день это было бы очень некстати. – Я могу договориться с твоим преподавателем. Где у тебя урок?
– В 101А. Математика. Преподавателя не знаю, обещали прислать кого-то нового, – он замолчал, а потом добавил:
– Старый умер в конце июля.
Я глубоко вздохнул. Что ж, наверное, я это заслужил.
– Я твой новый учитель математики. Мистер Нельсон, – сказал я и протянул ему свою руку.
– Майкл Томпсон.
– Приложи лед дома, Майкл Томпсон.
Он пожал мою ладонь своей маленькой мокрой ручонкой, затем подхватил свой рюкзак, кивнул мне и вышел.
В расстроенных чувствах я направился в свой класс. Ощущение надвигающей катастрофы теперь росло во мне с каждой минутой. Мне стало казаться, что меня прокляли, потому что иного объяснения происходящего у меня не было.
Нельзя, чтобы меня выгнали еще и из этой школы. Во-первых, Роза окончательно во мне разочаруется. Возьмет Энди и уедет к своей матери или сестре, как и грозится во время наших особенно крупных ссор. А во-вторых, если даже они с Энди останутся, то нам всем будет просто нечего есть. Мы, конечно, отложили небольшую сумму на всякий случай, но я не думаю, что денег хватит надолго. И придется снова продавать дом.
Когда