Интересно, внезапно подумалось мне, слышит ли Он сейчас эти крики? Там на третьем этаже, прямо под нами. Его комната под моей. Стена. Между нами одно препятствие, я гляжу в пол, Он глядит в потолок. Я вниз, Он вверх. Я вдруг всей кожей почувствовал эту страшную разницу между нами, разница эта не стена, молотком не пробьешь. Она где-то внутри, в теле, в голове, в душе. На целый этаж мы выше их, но насколько мы низки? Он всегда будет выше меня, чище, правдивее, я же лишь тяну нас к низу, на самое дно.
Я слышал, как в комнате тикали часы, как вечер сменился ночью. Я слышал, как стих скандал, как наступила тишина. Тишина перемирия? Или же они просто решили не разговаривать друг с другом? В темноте я пролеживал часы напролет…
За стенкой, в родительской спальне, послышалась возня. Скрип кровати, отвратный скрип старых пружин. Скрип-скрип, скрип-скрип. Быстрее, еще быстрее, будто эксперимент на прочность. Хриплый стон отца, материн голос, неловкий смех. Я поднялся с постели, прошелся на цыпочках к двери. Нет, мне не было любопытно, мне было страшно. Приоткрыл дверь, впуская тонкую полоску света, испуганно скользнувшую ко мне в комнату с кухни. Прямо посреди кухни стоял голый отец, одной рукой держа кружку, другой почесывая правый бок. Я уже видел отца обнаженным много раз, он меня никогда не стеснялся, говорил, что мужикам нечего скрывать друг перед другом. Только завидовать, обычно с ехидной усмешкой любил добавлять он. Не знаю, чему там завидовать… Длинные кривоватые ноги, обвисший живот, густые курчавые черные волосы на груди, в низу живота, на ногах. Перестав почесывать правый бок, он опустил руку себе между бедер… Я крепко зажмурил глаза, чтобы прогнать образы, бесшумно затворил дверь, за которой погас свет и с шарканьем удалялись отцовские шаги. Через пару минут он уже храпел, а я же с каким-то ужасом осознал, что спустя много лет подобный сценарий может настигнуть и меня: ночная кухня, поток холодной воды, льющийся в стакан, чтобы утолить жажду, тусклый свет, падающий на мои дряблые ляжки, женщина, ждущая в соседней комнате. И что мне с ней делать? Вообще, правильнее задать другой вопрос: что я делал с ней до того, как вышел попить? Боже правый, да не дай бог… Не хотел я никакой женщины!
Я вернулся в свою одинокую постель, постель уже одиннадцатилетки, нашарил под одеялом сверток. Мне нечего подарить Ему в ответ, ни денег, ни таланта, чтобы сделать что-то своими руками. Сплошное уныние. Развернуть – боязно, что бы там ни было – это часть Его души. Я боюсь прикоснуться к ней. Подарки просто так никогда не дарят, твердили родители, всегда приходится их отрабатывать. Но я уверен, что Он не такой. Он выше меня, это я всегда смотрю вниз, ищу подвох, опасаюсь проявить слабость духа. Он же ничего не боится… Рывком я содрал бумагу. Даже в темноте, наощупь, по особому аромату я догадался, что это. Аккуратные