Я ждал, не понимая, чего конкретно жду: чтобы Он скорее объяснил, ради чего мы тут застыли на морозе, или же чтобы скорее перестал держать меня за руку. Мне было неприятно, противно от того, как Он это сделал. Выбрав безлюдное место, надежно спрятанное от посторонних глаз, остановил меня, заставил ждать, заставил думать о себе неприлично. Я весь вспыхнул, будто насквозь прожженный, как факел заметный за километр. Его жест, преисполненный нежностью. Телячьи нежности. Его взгляд, наполненный дружбой, от которого внутренности выворачивает наизнанку. Слабость брала верх. Ненавижу.
– Чего Тебе?
Наконец Он освободил мою ладонь, скинул с плеча портфель. Через минуту-другую вынул сверток.
– С Новым годом! – отдавая его мне.
– Что это?
– Мой подарок. Тебе. Дома откроешь.
Только дома, уже избавившись от верхней одежды, тяжелых зимних ботинок и пройдя в свою комнату, я пришел в себя. Очнулся. Как новорожденный сделал свой первый вздох. Я даже не поблагодарил Его. Молча взял сверток и точно так же молча пошел прочь от Него к дому. Лишь сейчас ко мне стали приходить верные мысли: сказать вежливое «спасибо» и отказаться. У нас не принято дарить подарки. Лишние расходы, говорят родители. Я не просил подарков и не дарил их. Я снова вспомнил Его жест, вспомнил то легкое, само собой разумеющееся, прикосновение человека к человеку, когда просят обратить на кого-то внимание. Он просил моего внимания. Он обратил на меня свое внимание, проявил заботу. Почему-то меня затошнило, и я поспешил спрятать сверток на кровати под одеялом, накрыв это пульсирующее животным страхом и первобытным любопытством место подушкой. Так-то лучше.
За ужином отец вспомнил, что сегодня был последний день в школе в этом году.
– Неси дневник! – сказал он. – Посмотрим, чему ты научился.
Послушно я направился в свою комнату, из портфеля вытащил дневник с изображением черной глянцевой машины. Я до сих пор так и не узнал название модели, да и какая разница? За все это время я ни разу не посмотрел в сторону кровати, держался изо всех сил, сгорая от любопытства, сгорая от стыда, – во мне бурлила настоящая война, и я не представлял, что с ней делать.
– Вот, – я протянул отцу дневник.
– Смотри-ка, почти одни пятерки! Четверок всего-то пара штук. Отличником решился заделаться?
Привычно я пожал плечами. Но на этот раз жест вышел больше защитный: вроде как я и сам понятия не имею, откуда у меня столько пятерок, и в то же время, ничего я не заделался отличником.
– Ну, это… наверное, молодец ты! – Хоть отец и произнес эту фразу с глубоким чувством, только я не до конца определил глубину этого чувства: