С замиранием сердца я следил за минутной стрелкой настенных часов, что висели над школьной доской. Ползет и ползет, медленно, словно назло мне. Я умирал от острого желания вскочить со стула и оказаться рядом с Ним, схватить за плечи и начать заваливать вопросами! Понравилось Ему или нет? Что думает, что чувствует? Он должен поделиться со мной всем, что хранит за нагрудным карманом новенького темно-серого пиджачка!
В последние дни я часто ловил себя на желании задавать Ему именно эти два вопроса: что думаешь и что чувствуешь. Раньше я подобным не интересовался. Есть Я, есть мои размышления и мои чувства, все и без глупых вопросов понятно. Но оказалось – что меня сильно смутило, – я ровным счетом ничего не знал; мои привычные мысли до этой поры меня обманывали. Он, как и я, тоже боялся, стеснялся, стыдился, плакал. Он невероятно огорчился, когда Его волнистые послушные волосы опадали к ногам, когда последние прядки закружились вихрем, подгоняемые беспощадной щеткой. «Зачем же Ты это сделал?» – спросил я, все еще не веря собственным глазам и пальцам, на которых след от старых ощущений сменился новыми, колкими и горькими. В Его глазах блеснул на тот миг далекий мне ответ, который я не сумел распознать. «Тогда что Ты почувствовал?» – с новой надеждой спросил я. И Он ответил: боль и стыд. И душа моя, взлетев выше четвертого этажа, возрадовалась. Я не один, не один такой. Мне нужно с Ним говорить, о себе, о Нем. Да, собственно, без разницы о чем говорить. Опустошить себя и вновь заполнить, вот что важно.
Едва отзвучала счастливая трель школьного звонка и с губ учительницы слетело заветное «отдыхайте», как я уже тряс Его за плечи. Улыбаясь, похлопывал то по правому, то по левому плечу. Особый жест. Чтобы каждый в классе видел – это мой друг, моя территория. Я ручаюсь за Него. Ответ с меня. Только так и поступают настоящие мужчины. Нас окружила толпа из любопытных одноклассников, пытающихся несмело пробить к Нему тропу дружбы или войны. Если воевать, то и со мной тоже, понятно? Для большей уверенности в своих намерениях я уселся на край Его парты, храбро и совсем по-взрослому. В эту минуту я ощущал себя на вершине чего-то необъятного, не из-за того, что я делал что-то правильное или должное, а потому что… не знаю. Знаю, что если бы Он меня наедине спросил «что ты чувствуешь?», то я бы без промедления ответил: гордость.
После школы мы вдвоем неспешно возвращались домой. Второе сентября, начало школьной поры.
Признаться честно, я любил школу, любил учиться, любил показывать себя. Оставаясь застенчивым в простом человеческом общении, где не нужно никому ничего доказывать, угрожая дать в глаз, я иногда совершал