10
Спустя две недели после моего вселения в «отель» «Доцца» утром шестнадцатого дня охранник объявил, что я могу собирать мои вещи, – это означало, что пришла моя пора перебираться в основной отдел тюрьмы.
– Ты найдёшь там себе новых друзей. Будь молодцом, и всё у тебя будет в порядке, – сказал мне на прощание, просунув лицо между решёток двери, Мохаммед.
Опять лабиринты коридоров и бесчисленные двери. Я поднялся на второй этаж, оставляя за собой все те знакомства и более-менее проверенных людей, с которыми я познакомился в течение этих пятнадцати дней. Номер моей камеры оказался третьим. По структуре и размерам камера ничем не отличалась от той, что была на первом этаже. Единственное, что мне сразу бросилось в глаза, так это ухоженность и порядок помещения. Здесь было больше всяких ящиков, крючков для вешалок и прочего, прицепленных к стене (как я узнал позже) с помощью теста и сахара. В общем, обустроено всё было намного лучше. В этом отделе тюрьмы можно было покупать продукты и готовить их. Поэтому, когда я заметил горы фруктов, определённые хозяевами камеры в пластиковые ящики в туалете, у меня потекли слюнки: там, где я провёл первые пятнадцать дней, каждый киви был на счету.
Мои сокамерники не заставили себя долго ждать. Они не были, как мне изначально показалось, на утренней прогулке. Дверь загремела ключами, и двое в халатах зачавкали шлёпанцами вовнутрь камеры. Оба они были из Сицилии. Одного звали Джованни. Пожимая ему руку, я обратил внимание, что у него не хватало мизинца. Он был человеком недалёкого ума и зачастую вёл себя инфантильно, но по сути своей был добр. Своим поведением и манерами он очень напоминал озорного волчонка. Когда я у него спросил, за что его сюда угораздило, он изобразил стрельбу, потом шприц, но всё это были «выкрутасы»: сидел он за марихуану. Говорили, что он её выращивал у себя дома, пока один добрый сосед не позвонил «куда следует». Второму сицилийцу было не менее сорока в отличие от его более молодого земляка. Звали его Сальваторе. Сидел он уже раз в сотый, и всё время за рэкет. Ну, скажите, чем он ещё мог заниматься с его страшным, невидящим, повреждённым левым глазом, ставшим жертвой травмы, полученной в детстве? Я представил его сверлящим своим единственным глазом хозяина какого-нибудь магазинчика. Увидел как наяву, как он наводит на него дуло пистолета или просто палец со словами: «Non fare furbo con me, eh! Не хитри со мной! Я приду за деньгами через неделю, смотри у меня!»
Сальваторе. Он был помешан на чистоте и порядке, приучая меня убираться с ним каждый божий день. Я помню, как он намекал мне, что кровать нужно заправлять идеально, так, как это получалось у него. Я ему отвечал, мол, ты заправляешь свою постель слишком безупречно, я так не могу пока. И чтобы сделать ему приятное, я врал, уверяя его, что вот завтра я так же идеально