Господин Майзерих, «истребитель язычников», молчал. Его борода, растрепанная, словно после битвы, напоминала щит над бруствером, и он казался что-то обдумывающим и взвешивающим среди окружающей его тишины. Сожженный Великий магистр тамплиеров, казалось, опалил его душу.
Вокруг была вода, более светлая, чем земля. Со стороны побережья слышался шум. Далеко к западу от светлого пятна я различил нечто вроде прямого паруса на горизонте.
– Этой шархёрнский бакен! – сказал Брёзель, и в бинокль Ольриха я четко увидел решетку в свете вечерней зари, в середине которой было что-то темное.
Выстрелы в полночь
Итак, уже несколько дней я жил в башне. Я привык к своей кровати под золотистым пологом и чувствовал себя как дома; собака всегда была рядом со мной, воспоминания о родителях навевала мне картинка, на которой был изображен рейхсканцлер Бисмарк, путешествующий по Саксонскому лесу в сопровождении своего дога.
Я также подружился с Ольрихом, смотрителем маяка, как называлась его должность. Он знал множество страшных историй об этом древнем маяке, более старом, чем все остальное на острове, особенно о кладбище неизвестных, где похоронены безымянные моряки, тела которых выбрасывало на отмели.
Я завтракал и ужинал у Ольриха, потому что это было рядом. И все же я охотнее питался бы у управляющего, возможно, этого не случилось, потому что управляющий не любил собак, а я без своего шпица не пошел бы. Мне была симпатична дочь управляющего, хотя у меня не было никаких шансов привлечь ее внимание. К сожалению, на этом острове не было моих ровесников, поэтому ни у кого не было ни времени, ни желания подружиться со мной.
Прекрасная погода, которая стояла на Пасху, снова испортилась. Продрогший ягненок, привязанный к колышку в саду управляющего и толстые, неуклюжие ножки которого напоминали ножки табуретки, громко звал свою мать. Вечером после ужина у Ольриха меня охватила такая тоска по дому, что я отправился к Брёзелю, и мы с господином Майзерихом втроем пошли прогуляться по дамбе.
Переменчивый ветер дул то с одной стороны, то с другой, словно не мог уснуть и ворочался с боку на бок. Опускался туман, так что вдали едва можно было различить дымы пароходов. Над нашими головами стонали чибисы. Конечно, они испугались Алекса.
«Элиа Второй», «истребитель язычников» снова начал свой неприятный разговор о конце света, но терпение Брёзеля на этот раз закончилось. Слова собеседников звучали одинаково резко. Это был совершенно пустынный участок дамбы недалеко от старой промоины, которую огибало скудное пастбище. Внезапно оттуда раздался пронзительный хохот. На краю пастбища, словно призрак в вечерних сумерках, стояла старая толстая женщина. Она грозила своими короткими крючковатыми пальцами и корчилась от смеха. Брёзель прервал разговор и пробормотал, что это, видимо, вдова Бумм.
Но мне показалось, что она смеется не только над «истребителем язычников»,