Пройдясь по кустам вокруг, Илорем насобирал сухих ветвей и соорудил небольшой костер, вокруг которого вычертил аккуратную остроконечную звезду с четырьмя лучами. Пламя с удовольствием принялось пережевывать хворост, а колдун устало уселся прямо на траву, глядя на языки огня. Есть совсем не хотелось, но он заставил себя проглотить несколько полосок вяленого мяса, запив их подогретой в котелке водой с травами. Путь предстоял неблизкий, а значит, организм должен был с первых дней взять определенный темп, поддерживать который колдун собирался с помощью своих знаний и опыта. Задумчиво глядя в костер, Илорем думал о том, что его миссия, возможно, станет кульминацией всей жизни.
Это было довольно странное и спорное ощущение. С одной стороны, как фоекусто, он осознавал честь и значимость того, что царь направил именно его. Судьба всего народа тальгедов сейчас была в руках колдуна. С другой стороны, что-то тяжелое и неизмеримо печальное поселилось в его сердце в ту роковую ночь. Илорем не был лучшим из фоекусто Сирегну. Не самым сильным, как воин, не самым искусным в колдовстве, тем не менее, он оставался таинственным и в чем-то незаурядным самородком. Но выбор был обусловлен совершенно иным, и от этого отдавал горечью. Будучи крепкой серединой, колдун не отличался от своих сослуживцев ничем, кроме одного – только Илорем не имел дома.
Его отец не вернулся с Железной войны. Мать тяжело перенесла эту утрату и долго болела. Годы сгибали ее все быстрее с каждым прожитым днем, а минувшей весной она умерла. Являясь единственным ребенком в семье и к тому же фоекусто, Илорем должен был продолжить род, если бы не проклятие плоти, полученное им в обмен на свой дар. Он оказался наделен редкой, особой властью над неживой материей. Обладая силой поднимать могущественных гомункулов и модифицировать их, создавая кошмары, достойные грозных бестиариев старой школы Монара, колдун не мог иметь своих детей.
Проведя ладонью по лицу, словно смывая тяжелые мысли, Илорем встал и направился к коню. Животное мирно дремало, наслаждаясь заслуженным отдыхом. Колдун достал из-за пояса кинжал с волнистым лезвием черного цвета и опустил свободную ладонь на шею коня, поглаживая его. Закрыв глаза, он потянулся вперед к сознанию своего скакуна, подчиняя и одурманивая, после чего отточенным движением перерезал горло. Животное вздрогнуло и рухнуло на землю, разбрызгивая кровь, фонтанирующую из огромной раны.
Склонившись над тушей, фоекусто принялся свежевать труп деловито и буднично, насколько это мог делать опытный некромант. Под столь необычным черным клинком, плоть расходилась, будто он заточен рунианскими мастерами. Кости ломались, как сухие ветки, а колдун методично продолжал работу, время от времени вставая и относя что-то к костру, на котором снова кипел котелок, с бурлящей субстанцией, уже не имеющей ничего общего с приготовлением пищи.
Когда работа подошла к концу, картина, царящая на этом,