– Конечно! – ответила радостная Полина, расцветая на глазах.
И девочки вновь сошлись в дружбе, будто ничего не было. Счастливое детство, в котором обиды уходят так же легко, как пролетает день в новых, интересных играх. Так уходило лето.
Баба Галя интенсивно теряла память. Бывали вечера, когда болезнь её обострялась и блуждала она по деревне долго, пока случайно не выходила к дому. Часто ходила по соседям, задавала одни и те же вопросы.
– А мужик у энтой е? – спросила она как-то Надежду Петровну, сидя за столом в гостях, громко цедя чай из блюдца.
– Какой мужик, тёть Галь? – удивилась жена охотника. Пашка сидел за тем же столом и давился от хохота в ладошку.
– Да твой, твой мужик. Хде спрашиваю? Одной тяжко, ой, тяжко, – прихлёбывала она чай подвижными, синеватыми губами.
– А… мой мужик то. Да дома он, со мной. А сейчас в лес ушёл, на реку рыбу ловить.
– Тяжко одной, дай Бог дети есть и те не в помощь, – на этом баба Галя замолчала и продолжала пить чай в тишине. Паша смотрел на маму весь раскрасневшийся, вот-вот он прыснет от хохота. Надежда Петровна погрозила ему кулаком и принялась чистить картошку дальше. Молчание было неловким, но не для бабы Гали. Изредка она отрывалась от блюдца, к которому, казались, были приклеены её жилистые руки, и с любопытством ребёнка рассматривала кухонные стены: картины из бересты, часы, полочки с посудой. Наконец остановила взгляд на хозяйке дома.
– Так мужик то у энтой е?
Паша, не выдержав, скатился с табурета и спотыкаясь об обувь у входа вылетел на улицу.
– Есть, есть, тёть Галь, – терпеливо отвечала Надежда Петровна. – Уехал он временно, – показала она рукой в сторону леса, как будто баба Галя к тому же ещё и плохо слышала.
В том же месяце у Евгения Николаевича случился юбилей. Праздновать решили на устье. Там был пляж длиной метров двадцать. С красивым видом на другой берег, где грядой с двух сторон стояли сосны и где было то место, по которому была названа деревня – излучина. Одна река под перпендикулярным углом вливалась во вторую. Когда садилось солнце, левая