– Я сейтяф, никуда не уходи… Подофти фмефте фо ффеми…
Меня вновь наполнили страх и сомнения. Я нервно оглянулась на манекены и в который раз подивилась собственной дурости, подтолкнувшей меня стать добровольным гостем странного обитателя развалин.
– Он фпит в это вьемя, – многозначительно кивая и водя по сторонам зрачками, говорил Энди, и я едва разбирала его слова.
Нелепый силуэт горбуна показался в проёме. Придерживая большой фанерный лист замотанными в грязные тряпки обрубками и периодически оборачиваясь, Энди пятился к лестнице.
– Он фпит фла-адко и кле-епко, как маенький майфик. Но ты пьифла вовьемя. Фкоо будет веикий конфейт. И тогда он плофнётся…
Уродец вновь захихикал; постепенно и вовсе разразился хохотом во весь голос, да так, что кусок фанеры выскользнул из его рук и упал на край ближайшей лавки. Отдавшийся эхом звук поумерил безумный пыл, и вскоре оглушительный смех перерос в приглушённый плач. Хрупкие плечи задрожали, и бугристая голова горестно склонилась к земле.
– Он не такой уф и плохой, – будто бы пытаясь уверить в своих словах самого себя, проблеял несчастный сквозь слёзы и посмотрел на меня. – Плавда, не плохой… Он дай мне надефту, ведь у него ефть то, фто мне помовэт, и ффё фтанет хоофо… Как думаеф, беф кофы хоодно? Нет-нет, не отвефяй. Это не вафно… Я увэ ффё ефыл…
Застывший взгляд говорил об обратном, но я кивнула, якобы соглашаясь с его малопонятным убеждением. Энди вторил мне и коротко закивал, а затем резко развернулся на месте. Изогнувшись, он в несколько неловких движений подхватил лист.
Фанерка опустилась на ступени, и я смогла подняться к пюпитру. К моему глубочайшему ужасу и удивлению, пламя было разведено в большом металлическом гробу, выделанном прежде, по всей видимости, дорогим голубоватым бархатом и позолоченными узорами – следы былой роскоши ещё можно было приметить по краям. Костёр почти полностью погас, остался лишь ворох подмигивающих углей, а потому Энди поспешил подхватить с пола внушительную охапку обломков и бросить их в огонь. Костерок торопливо облизал долгожданное подношение, а спустя минуты уже поглотил его и полностью. В неспокойном свете я смогла впервые подробно разглядеть лицо Энди.
Практически полное отсутствие подбородка, небольшой нос и безгубый рот придавали ему сходство с некой глубоководной рыбой. Покрытая копотью и незаживающими оспинами кожа и вовсе вызывала одно лишь отвращение. На всём этом неприглядном фоне особенно сильно выделялись глаза, – постоянно меняющиеся и отражающие всю гамму эмоций, ежесекундно терзающих несчастного, они представляли собой самую живую, пугающую до чёртиков деталь.
Пока мой любопытствующий взгляд сквозил по Энди, он стыдливо переводил взгляд то на костёр, то в сторону входных дверей, но, в конце концов, вдруг удивлённо моргнул и, обнажив дёсны,