– Как ничего? – не понял Валентин.
– Ничего из того что мы на самом деле хотели бы узнать. – Домотканов с усилием кивнул, как бы волей-неволей соглашаясь теперь уже не с чужой, а с собственной мыслью. – Это можем выяснить только мы сами. Каждый из нас. – Он подумал и ещё раз кивнул. – Больше никто.
Склонив голову набок, словно внимательная птица, Валентин выслушал неожиданно разговорившегося собеседника. Когда тот закончил, Валентин медленно улыбнулся.
– Когда скажут что-нибудь умное, – так же медленно заговорил он, – то кажется, что и ты это знал, да только не подвернулось случая высказаться. – Валентин ещё раз улыбнулся, раздвигая негустую посеребрённую бороду.
Съев ещё по одному чудодейственному яблоку, они улеглись на прогретой солнцем каменистой земле, прикрыли глаза. Что-то высокое вставало в них, похожее и на остроконечные вышки елей, и на башни, и на сам, точно выложенный из голубого камня охвативший со всех сторон неподвижный купол неба.
Через час люди снова были на пути к новой башне.
5
Отсюда, с высоты очередного холма, её можно было разглядеть почти отчётливо, всё ещё далёкую, но уже предметно-ощутимую, словно проверенную наощупь. Судя по всему, они прошли не менее половины пути и скоро, потому что вторая половина пути всегда гораздо короче, очутятся у её подножья. Светло-серая, с какими-то розовым, зелёным и жёлтым пятнами над аккуратными зубцами, будто ваза с букетом.
Валентин дышал тяжело, но не от подъёма, а, насколько Домотканов успел его узнать, от возбуждения. Это взволнованное, с тонкими, словно звуки губной гармошки, звуками дыхание никак не давало ему произнести что-то такое же взволнованное, восторженное. Домотканов решил сделать это за него.
– А она красивая, не то что наши. Будто в праздник. Это и есть праздник… В нашу честь, – говорил Домотканов и не узнавал в словах самого себя. Но а что тут удивительного – он же говорил за другого.
– Я же… знал, – наконец справился с собой Валентин. – Не всё… так плохо. Нас ждёт здесь… совсем другое, чем мы думали.
– Конечно, – поддержал Домотканов.
Солнце, зависшее над столбиком башни, било им прямо в глаза, но это не мешало, наоборот, лишь придавало и башне и минуте торжества.
Эта минута длилась и длилась, может быть, она хотела быть вечной, как каждая человеческая радость, но есть ведь что-то другое, которое тоже хочет быть вечным. Широкая густая тень вдруг упала на зрителей солнечной башни-букета. Откуда она взялась среди этого безоблачного неба? Но тень была, высокая, до самого неба, и вот уже поглотила не только верхушку холма со стоящими на ней людьми, но и весь холм, и долины по обеим сторонам его, и холмы впереди, и саму прекрасную башню.
Пережив первый шок, Домотканов уже более ответственно оглядывался по сторонам, пытаясь понять случившееся. По-прежнему ни облачка на небе, лишь широкая траурная лента от того места, где только что было солнце, и до края земли у путников за спинами. И, в отличие от всего остального