по металлу не хуже танковых гусениц и снова бросили зверя в атаку. Но было уже поздно: Даша выскочила из люка под открытое небо, пригнулась на таких же, как и внизу, серых плитах, словно заранее знала, что будет здесь делать (хотя, конечно, не знала), набросила одной рукой на отверстие люка чугунную решетку, пронзительно вскрикнувшую ржавыми петлями, а второй рукой задвинула на ней засов. Оскаленная золотым и белым пасть ударила в решетку. Но та удержала, лишь нервно дрогнула в засове, окатив Дашу гулкой волной. Золотые клыки вцепились в прутья, точно надеясь перегрызть их. Клыкам на помощь пришли лапы с черными крючковатыми когтями. Бешеное рычанье и пронизывающее мяуканье вперемешку с металлическим скрежетом рвало всё подряд: и уши, и грудь, и серые плиты, и воздух, и солнечный свет. Белая пенистая слюна брызнула сквозь решетку. Даша отпрянула в сторону, словно боясь заразиться, пригнулась и подхватила за край еще одну крышку – дощатую. Вскрикнув на таких же, как у решетки, крикливых петлях, она отгородила от беснующегося зверя. Задвижки на крышке не было. Даша убрала протянувшуюся было руку к тому месту, где она должна была быть, где была у решетки, выпрямилась. Что я ей такого сделала, что нужно так на меня злиться? – спросила она. Но через минуту снова потянулась к крышке и распахнула ее. Зверь продолжал бесноваться. Интересно, насколько его хватит, задумалась Даша, опускаясь на корточки, глядя в горящие в полуметре желтым пламенем глаза и бездонные черные щели в них, будто стараясь переглядеть зверя. Но ни переглядеть, ни дождаться хоть капли ослабления неистовости не удалось, потому что отвлекло другое. Оно вдруг плотным объятием охватило спину, отчего спине стало то ли холодно, то ли, наоборот, горячо, не поймешь, но одинаково плохо. Даша торопливо поднялась с корточек и оглянулась.
Сквозь просветы между высокими каменными зубцами, огородившими площадку, глядело что-то отчаянное, не менее безысходное, чем эти зубцы и флаги над ними. Чем рысь со своим бешенством и золотыми клыками, чем вся эта жуткая башня, по-видимому, надолго, если не навсегда, отгородившая пленницу от нормального мира. За что? Что я такого ему сделала? – почти точь-в-точь повторила Даша произнесенные незадолго перед этим слова, но забыв, что повторяет. И опять заплакала. Ах как давно она не плакала! Даже тогда, когда теряла друзей. А тут плачет второй раз подряд. На ослабших ногах она подошла ближе к проему между зубцами – бойнице, будь она неладна – и посмотрела на незнакомый пейзаж. Знакомый, поправила она, вытирая рукавом слезы, да только я не знаю об этом. Не желая больше никуда глядеть, она отвернулась от проема, сползла спиной по стенке зубца и села на серые плиты… А может быть, можно жить и в этом мире? – в робкой надежде спросила она себя через некоторое время. Пока, пока не вернется настоящий. Они же будут меня лечить и, возможно, вылечат. Это придало Даше сил. Она встала, снова оглянулась вокруг, прошлась вдоль зубцов. Слезы высохли, Даше стало стыдно за них. Надо лишь подождать, и достойно подожд
