– А так. Меня дальше кухни не пустили.
– Тебя, знаменитого писателя?!
– Они, как увидели, что я подкатываю к их дому на своем, как мне всегда казалось, роскошном «БМВ», изумились, как это кто-то смеет приближаться к ним на такой убогой иномарке.
– Единственная страна, – заметил Мишка, – где возможно такое дичайшее словообразование, – «иномарка», – это Россия. Скажи итальянец или американец «ауто страньери» или «форин кар», никто и не поймет, о чем речь.
– Они там, на Рублевке, оказывается, – сказал Петька, – ездят только на «Порше», «Бентли» и «Хаммерах». Видели бы вы, как они хохотали! Вот они и зарядили меня на кухню обедать с прислугой. Чтоб знал свое место. Хорошо еще, что не заставили чистить картошку и продувать макароны.
– Все закономерно. Во все времена выскочки только так себя и вели. А твою роскошную машину пора экстрадировать на Кубу: там любят ездить на всякой рухляди.
Петька пожал плечами.
– Это моя первая машина, я ей очень дорожу, и после восстановления она как новая. Я ее никому не отдам. Как сказал поэт, в России машина – это больше, чем машина. Это не машина, это символ. Сейчас, в минуту нежданной откровенности, я вам поведаю об одном печальном периоде своей жизни.
Петька сдвинул брови, по всей видимости, намереваясь вызвать в нас сочувствие.
– Это еще до моей всероссийской известности было, – Петька погладил переносицу и тусклым голосом продолжил: – ничто меня не радовало, все разладилось. Я тогда в очередной раз развелся, родители умерли… Я, так сказать, лишился моральной и финансовой поддержки. Я перестал следить за собой. Не мылся неделями! Со мной стыдились здороваться. Я кругом был всем должен, здоровье пошаливало… словом, хоть в петлю. В довершение всех бед, у меня украли пальто. Единственное! Украли зимой. И я с декабря по март ездил на работу в одном пиджаке. На меня все косились, но с расспросами никто не приставал. Тем не менее, я сам ко всем лез, объясняя, что меня послали за водкой. Вот, до чего я дошел…
– Ты не можешь короче? – не выдержал Мишка.
Петька смерил его уничтожающим взглядом.
– Да, это было до того, как я стал знаменитостью, – повторил он громко. – А я ведь тогда не знал, что стану знаменитостью… Я полагал, что подошел к черте, за которой ничего нет. Я потерял интерес абсолютно ко всему. И в первую очередь – к жизни. Мне казалось, что истоки моего уныния в самом унынии. Понимаете? Не в отсутствии денег, не в болезнях и не в чем-то еще, а в моей страдающей душе. И вот тогда-то мне и пришла в голову спасительная мысль, которая меня в конце концов и поставила на ноги. А что если сейчас на меня свалится манна небесная, подумал я, и все у меня разом появится? И машина, и новая возлюбленная, и деньги, и книги мои начнут читать по всей России… Изменится ли тогда мое отношение к жизни? Станет ли мне легче, если кто-то, какой-то сумасшедший богач, из прихоти одарит меня мешком денег? Избавлюсь ли я тогда от душевной тоски? И тут, будто, небеса меня услыхали.
–