Ришон передал поводья подскочившему конюшему, поднялся по ступеням.
– К его преосвященству Иезекиилю, по важному делу.
– Ришон? – в голосе стража прозвучало узнавание, но церковник не припомнил детину. Такие явно покаяться не ходят. Страж хотел спросить что-то, но передумал. – Никому не позволено входить с оружием. Прошу сдать меч.
Монах прислушался к интонациям, чуть усталый голос, но спокойный, аномалия еще не докатилась до Стратхольма, хорошо.
– Как скажете, – Ришон потянул меч в ножнах через голову. Перевязь, потертая, как и ножны, впитавшая капли его горького пота. Стражи терпеливо ждали, на лицах обоих монах увидел сочувствие. Видок у него, должно быть, дай Боже!
– Идите прямо, – сказал страж. – Там встретят.
Внутри исполин-дворец заставил сердце Ришона непривычно сжаться. Свод убегает в таинственную высь, вдоль стен на уровне глаз в два ряда разбрасывают яркий свет лампы, запах фимиама едва слышно касается ноздрей. В стенах угадываются огромные блоки гранита – монументальное строение.
Монах, пошатываясь от усталости, брел через зал, на стенах гобелены и побывавшие в боях щиты. Сверху нависают полотнища и прапора лучших батальонов.
На том конце у дверей замер в ожидании вышколенный дворецкий. Он сразу обратился к Ришону:
– Пожалуйста, следуйте за мной.
Церковник молча поднялся за дворецким по широкой лестнице, управляющий распахнул дверь в просторную комнату.
– Прошу располагаться, – сказал он без тени эмоций, так говорила бы мебель из дорогих пород дерева. – Здесь можете отдохнуть. Кардинал на совещании у короля, он примет вас по окончании встречи.
Дворецкий вышел бесшумно, Ришон проводил его взглядом, а потом покосился на зеркало, занимающее чуть ли не половину стены. В нем отражалось богатое убранство, картины, закрывающие суровость гранитных стен, а также высокий мужчина с безжизненным от усталости взглядом. Ришон шагнул ближе, последний раз видел себя в зеркале неделю назад. Тогда на него смотрело несколько другое лицо, более молодое что ли, а теперь… скулы заострились, нижняя челюсть потяжелела под щетиной, левую бровь рассекает свежий шрам, обрываясь на глазной впадине, и снова бежит по высокой скуле. Неглубокий, скорее царапина, но след оставит. А еще саднить начал, как в зеркале нарисовался. Ришон подумал, что по одному выражению лица его легко отличить от служителей, не вылезающих из храмов.
Ждать пришлось недолго. Вскоре появился другой слуга, одет чуть беднее, спросил с поклоном:
– Вы готовы?
– Я готов всегда, – ответил монах.
Слуга поклонился.
– Вас ждет некая особа, прошу следовать за мной.
Сердце