Повторно разлепить веки заставила тьма, укутавшая последние отблески заката. За окном шелестели деревья, совсем близко, шуршащими ветками, скребя по раме, заглядывали внутрь.
Сколько он проспал? Час? Сутки? В отдалении одиноко звякнул колокол, и Ришон вздрогнул. Почему так далеко? Он оглядел помещение: одно, два, три окна. Быстро перевел взгляд ко входу и в страхе не увидел распятия над дверью.
Сторожевой домик за пределами аббатства, – понял Ришон.
– Идиоты, какие же идиоты…
Ну конечно, монахи не могли знать о расследовании. Отогрели бродягу и перенесли в лесную хижину, скрывая свой быт от посторонних.
По окну царапнули ветви, и под кожей у Ришона пробежала ящерица озноба. Он сдернул одеяло, резко сел. Перед глазами поднялся рой мух, но тут же растаял. Нога коснулась твердого, церковник увидел свой саквояж.
Он спрыгнул с кровати и, пригибаясь, добрался до окна; из-под рамы щекотало холодом. За стеклом играла настоящая буря, снег налипал крупными хлопьями, но ударяющиеся в окна ветви тут же срывали белый покров. Деревья укутаны в толстый слой ваты, за близким горизонтом холодно блестит небосвод. В студеном воздухе отчетливо видны строения за стеной аббатства. Клубы дыма из труб тянутся к небу, похожие на канаты с множеством закрученных восьмеркой узлов, все домики похожи на елочные игрушки, спущенные на веревочках с неба.
Струйки морозного воздуха врывались внутрь сквозь бреши в стенах.
– Долбаное решето, – Ришон скрипнул зубами. В этот момент дверь отворилась. Церковник замер.
В хижину вошел послушник в овчинной шубе, теплых сапогах с меховыми отворотами, в руках запечатанный сургучом кувшин. Увидев пустую кровать, паренек замер. На лице отразилась нерешительность, перешедшая в испуг.
– Закрой дверь, – сухо сказал Ришон, – быстрее. Они могут наблюдать.
Серая монашеская ряса под шубой незнакомца начала подрагивать, стриженые шапочкой волосы на макушке зашевелились.
– Во имя Господа, поторопись! – рявкнул церковник.
Оцепенение послушника прошло в тот миг, когда из чащи закричали, нечеловечески, но и не по-звериному. Птицы роем взмыли в небо. Монашек скакнул внутрь и просунул засов в заушину.
– К-кто кричал? – правильные черты лица паренька исказились. Он мог поклясться, что услышанный им звук вовсе не был криком, а скорее воплем разъяренной птицы, настолько взбешенной, что клекот ее превратился в пронзительный визг.
– Те, кто пришел за мной, за тобой, за всеми нами!
Послушник не шевельнулся, только щеки побледнели.
– Пришел… за нами? И кто это? – спросил он шепотом.
– Не знаю, – ответил Ришон тихо.
– Оно