В детстве я не понимала этих различий, и была далека от национальной розни. Родители были для меня, в первую очередь, родителями, и детскому разуму было тяжело понять, почему они говорят на разных языках, следуют разным обычаям, и иногда повторяют фразу – «у нас так принято». Им это не мешало, и я не лезла с вопросами, но с возрастом все яростнее бросались в глаза, что родители отличаются. Особенно это проявило себя после переезда на окраину города, в сгусток индейской культуры. Мне было семь лет, и я увидела совершенно другую жизнь, поделенную на мир черных и белых. Только вот я, не принадлежала ни к кому из них.
–Только не говори, что ты не знала, что ацтеки на своих нападают. – Продолжал Диего, свернув к ателье, показавшему крышу на горизонте.
Возле Мехико, в паре миль от города были индейские деревни, немногочисленные остатки местного населения, отказавшихся принимать культуру испанцев. Они убивали каждого, кто мог посягнуть на их территорию. Индейцы, жившие в Мехико, тоже не отличались радушием, кривясь от нас, как от едкого черного дыма, сжимающего горло. Других было видно сразу, ведь в нас уже играло несколько кровей. Мы находились между гонениями испанской короны, и ненавистью, которую несли свои же.
–Отцу несколько лет назад руку ранили, оружия с собой не было, едва смог уйти, – рассказала я, давая понять, что ничего нового Диего мне не поведал. – Не думаю, что нас с тобой вообще можно считать индейцами. – Я покачала головой, не уводя взгляд от заветного ателье. Спина, да и ноги сильно затекли за время поездки, и я хотела скорее сойти на землю, и даже пройтись, прежде чем зайти внутрь здания, где придется вновь сесть, но уже на деревянную лавку.
–Испанцы считают нас ацтеками, последние испанцами. – Диего горестно хмыкнул, и дал лошади команду идти быстрее, видно сам устал, ему то нужно было вести лошадь и держать меня. – Впрочем, какая разница, если за людей нас все равно не считают.
Последняя его фраза была смесью горькой правды и насмешливого тона. И от нее, от чего то, мне стало холодно, и тоскливо.
Весь день я просидела в ателье, подшивая и подрезая ткани. Выметала обрезки, валяющиеся на полу, и вытаскивала иголки с готовых изделий. День прошел довольно быстро и легко, и когда я освободилась, и вышла с ателье, уже смеркалось. Звезды начинали шептать свои песни, деревья, окружившие ателье – высокие сосны, укутались подступающей темнотой, и на улице стало холодать. Кожа покрылась мелкими мурашками, заставив меня пожалеть, что я в легком платье с открытыми плечами.
Я подняла руки, и укрыла ладонями плечи, надеясь согреться. Тепло от рук шло, хоть и достаточно слабое, и гаснущее, стоило подуть ветру, который катился кубарем с гор, на вершинах которых всегда было холодно. Я осмотрелась по сторонам; на западе, на самой середине горизонта, еще горел красный фонарь, к которому уже тянулись темные кучерявые тучи, несущие за собой тысячу битых стекол – звезд. Восток уже