Я оказалась права. Отец мылся в темаскаль от силы минут двадцать, за это время пришла мама, немного удивленная обилию еды на столе. Диего и впрямь купил много; копченая курица, несколько видов сыра, небольшая тыква, рис, томаты, прожаренное мясо, оливки. Мой рассказ родителям, что это купила я, выглядел неправдоподобно, но они молча проглотили бред, рассказываемый на протяжении пяти минут, не задав ни одного вопроса.
По крайней мере, мама, она нарезала мяса, подала к нему томаты, а после ужина ушла замачивать белье.
Стоило в уборной загреметь тазам, папа подсел ближе, и стал спрашивать, где я взяла деньги на недешевые продукты, в какой лавке купила мясо, почему не сделала это вчера. Я отмахивалась от его вопросов, но если отец что–то хотел, он получал это.
–Мне заплатил за помощь с переводом знакомый Машье, – соврала я, расставляя на полке стеллажа тарелки, и в пол–оборота глядя на папину легкую улыбку.
Отец категорично усмехнулся, будто знал правду, и ждал, когда я скажу ее, терпеливо проглатывая бредни.
–Разреши узнать, кто же это был? – он лукаво посмотрел на меня, с искрой в черных глазах, фактически кричащих о его недоверии.
–Мюрай, – не задумываясь, ответила я, назвав первую фамилию известного кутюрье города, пришедшую на ум. Машье рассказывала про него, и этого было вполне достаточно, ведь отец не мог знать наверняка, была ли Машье с ним знакома.
Он некоторое время молчал, вроде подбирая нужные слова, хотя на деле, уже знал, каким тоном и что мне ответить, чтобы сбить уверенность.
–Машье, кажется, и с Гарсия знакома, – спокойно сообщил он, незатейливым тоном.
Я резко обернулась к папе, с бешенством во взгляде, и быстрым, неравномерным дыханием, пожиравшим разогретый кислород. Меня перекрутило от злости, пробежавшей от рук до грудной клетки, отразившейся глухой болью в легких.
Битое стекло ненависти разлетелось по кухне, вонзаясь острыми концами в стены, перед этим царапая кожу до мелких багровых капель.
–Никогда. Никогда я не буду помогать испанцам, – выговаривая каждую букву, вгрызаясь зубами в каждый вылетевший звук, по слогам четко отбила я, сжимая кулаки до подергивания кистей.
Отец не изменился в лице, продолжая улыбаться, но глядя на меня уже с легкой каплей разочарования. Он был недоволен брошенной мною фразой, я это знала, но ведь папа простит дочери любую выходку.
Злость пожирала разум, затмевая здравые мысли, оставляя только ненависть и резко пульсирующее слово – «уроды», въевшееся в подкорку сознания.
–Кажется, мы уже говорили с тобой на эту тему. – Ровно напомнил он, – не все испанцы плохие.
–Папа, папа, папа, – запричитала я, падая вперед, и ударяя руки о стол, – да как ты можешь так легко говорить о людях, причинившим столько боли тебе, твоей семье, твоему народу, в конце концов! –