Мертвая вода. Любава Игоревна Горницкая

что подошва туфелек не спасала от ледяной судороги, сводящей пальцы ног. От стены тянуло влажной зябкостью. Сухая грязь на платье вновь превращалась в кашицу. Дышать становилось сложновато: как склизкую массу из водорослей глотаешь, полезную и невкусную. За отсутствием окон было темно. Но Дина Яновна, только войдя, извлекла из темноты разящий керосином пузатый фонарь. Появился шанс различить хоть то, что находится прямо перед тобой.  Добрались до маленькой круглой площадки. Лестница ухала дальше вниз, а сбоку смутно проступала в сумраке плотно сколоченная дверь с табличкой "Кладовая". По исполнению табличка казалась такой же кустарной, как и у завхоза. Вместо замка снаружи был проржавелый засов с иришкину ладонь шириной. Дина Яновна поставила фонарь на пол. С дверью она справилась, приложив изрядное усилие. Из открывшейся вязкой темноты на Иришку пахнуло гнилой древесиной и крысиным духом.

      –Находитесь здесь. Товарищ директор придет и всё разъяснит. Внутрь. Живо.

      Ириша протянула капризно, без страха, но с желанием противоречить.

      –Не хочу. Почему я должна слушаться? Вы даже не учитель. Олег Николаевич скажет – пойду.

      –Потому что вы в колонии. И слушаетесь всех старших, – голос Дины Яновны эмоций не отражал.

      –Вы вообще библиотекарь. И наказывать никакого права не имеете, – Иришка догадывалась, что разговор рискованный.

      Но затеяла она его с той же целью, с какой были совершены последние выходки. Для того же, для чего предназначались выход из класса во время уроков и мертвая крыса, прибитая шпильками из причёски к двери.

      Спрячут тут, плохое случится вряд ли. Темно, сыро – ничего нового. А вот, если эти двое заберут в ночной жуткий лес, придется бежать, скрываться – ох, какая беда может произойти? В том-то и грусть, что поди догадайся какая. Не пойти – трусость. А так вроде и не по своей воле. Наказали, в карцере сидела, уйти не могла, а вам – скатертью дорога!

      –Гольдштейн, вы дерзите неубедительно, – Дина Яновна взяла девочку за плечи и втолкнула во тьму. Следом осторожно поставила фонарь.

      –Опрокинете – останетесь без света. Или – хуже того – сгорите. Возиться ещё с вашим пеплом, руки пачкать, – естественный тон говорящей не давал различить: шутит ли она, – Когда керосин догорит – стучите изнутри. И если что-то смутит или придёт в гости – стучите обязательно.

      Иришка прикинула: слышен ли будет её стук с первого этажа, учитывая глубину и толщину двери из коридора и двери кладовой. И тут ей действительно стало не по себе.

      –Не бойтесь, – Дина Яновна говорила тускловато-равнодушно, явно устало, – Я обязательно узнаю, что вы стучали. И успею вовремя. Вы тут все – казенные дети. Подучётные. Количество желательно сохранить стабильным. Обойдитесь без истерик.

      Снаружи заскрипел засов. Иришка стояла сбоку от фонаря, и глаза её привыкали к полутьме. Она должна была бы грустить. По крайней мере именно этого от неё ожидали. Но замкнутые помещения, темнота и одиночество составляли для девочки среду привычную. Потому в кладовой