– А, нет, девушка, есть! Сегодня в шестнадцать окно! Записываю?!
Оооо, нет. То есть да, конечно. Почему я всегда соглашаюсь с тем, чего на самом деле не хочу? Кому это надо? Мне. Я ведь хочу выздороветь. Но мне не надо такого, чтобы соседка позвонила маме, узнала об отказе, а потом выспросила у своего ненаглядного доктора, что место все-таки было, а я просто струсила! Это будет позорище. Поэтому я записываюсь, по полной. Фамилия, имя, год рождения, рост и вес.
Завтракаем с бабушкой. Сырники с джемом, любимые. Она все-таки жалеет меня, хоть и не подает виду, чтобы я «не развела нюни».
Пытаемся выяснить, где находится кожвен. Бабушка настаивает, что в Медгородке, за роддомом; мне кажется, там вообще нет такого здания. Устав со мной спорить, бабушка набирает рабочий номер тети Лиды (у нее есть номера всех соседей, на всякий пожарный). Тетя Лида в пух и прах разбивает бабушкину теорию. Конечно, кожвен переехал. Теперь он располагается в одноэтажном кирпичном здании, где когда-то была станция переливания крови. На окраине центра, в квартале, который в народе зовется «немецким». Те уютные двухэтажные дома с небольшими балконами, с колоннами и лепниной, когда-то построили пленные немцы.
В тех домах живет все руководство нашей школы. Директор с женой-библиотекаршей, мать директора (географичка) и, конечно же, завуч, Ирина Николаевна. Еще там живут учителя из центральной школы искусств. А я окончила основной курс фортепиано всего год назад. Меня еще не забыли.
Я живо представила себе, как вся эта компания возвращается домой – вдруг у них сегодня короткий день, – и тут им на пути попадаюсь я. Опухшая, розовая, просто гуляю возле кожвендиспансера. Допустим, директор меня не узнает, библиотекарша тоже, старая географичка подслеповата, а вот завуч… Она сразу все поймет. Это профессиональное – сразу все понимать про своих подопечных. У Ирины Николаевны сверхчувствительность ко всякой лжи, ко всякому лицемерию. Даже если оно ничтожно, как брякнуть скверное словцо, не подозревая, что тебя сдадут. О, как она орала на меня тогда, в шестом классе! Вызвала к себе посреди урока, усадила на бордовый бархатный стул. Встала надо мной, тряся своими короткими искусственными кудрями, и заревела белугой. Я все никак не могла взять в толк, что случилось. Оказывается, я совершила вопиющий проступок – назвала дурой «ту девочку».
«Та девочка» была проблемной «переведенкой», конфликтовала со всеми подряд – не только с обидчиками-одноклассниками, но и с защитниками-учителями. Что называется, нарывалась. Вот я и обронила в приватной беседе, что она дура – ну а кто еще, если выпендривается даже перед теми, кто пытается ей помочь? Единственное это слово поставило на мне вечное клеймо в глазах Ирины Николаевны. Я встроилась во вражий строй тех, кто травил «ту девочку» ежедневно, выбрасывал из окна ее портфель, лепил ей жвачку в волосы… Выходит, разочаровать Ирину Николаевну еще больше я не способна. Куда уже ниже – все, плинтус. В каждой девочке старше десяти, вздумавшей накрасить ногти или, не дай Бог, ресницы, Ирина Николаевна своим рентгеновским