– Будете овсянку? Или яичницу сделать? – прервала ход мысли Фёдора Степановича Кира.
– Давай овсянку и кофе.
– Я ушла! Всем пока, – донеслось из коридора. Дверь хлопнула.
Фёдор Степанович собрал в ящик инструменты, тщательно вымыл руки и перешёл в крохотную кухню. Кира в домашних штанах и белой футболке выставляла на стол спрятанные от Кати конфеты и пирожное.
– Я пока поменял прокладку, но это временная история. Нужно смеситель ставить. Подберу нормальный, вечером вернусь. После пяти будешь? Или позже? – спросил Фёдор Степанович, усаживаясь на расшатавшийся икеевский стул. – Так. Понятно. Стулья сейчас подкручу.
– Совсем тяжело в этот раз? На вас лица не было, – сказала Кира как бы невзначай, как само собой разумеющееся, нарушая негласное табу. В её голосе Фёдор Степанович услышал нотки тревожной нежности. Они не обсуждали его «синдром» уже много лет.
Фёдор Степанович хорошо помнил тот вечер 10 лет назад, когда ноги сами вынесли его из сауны, дрожащего от явно надвигающегося сердечного приступа, и понесли в затуманенном сознании в какой-то чужой дом в спальном захолустье Симферополя; взъерошенный, с трехдневной щетиной после трехдневной гулянки, хорошо, хоть одетый, перед чужой дверью; дверь открыла хрупкая девушка с каштановым морем вокруг головы и выступающим пузом наперевес, спокойно пустила его в дом и без страха провела в комнату со светло-жёлтыми обоями и тяжёлым дубовым комодом.
– Карниз только прибить и шторы подвесить, – произнесла сирена.
– Инструменты есть? – с удивлением услышал собственный голос Фёдор Степанович.
Девушка указала на старый потертый ящик в углу полупустой комнаты, и Фёдор Степанович самозабвенно принялся за дело, с каждой минутой ощущая, как боль отступает, напряжение спадает, приятное тепло разливается по отрезвевшему телу. Завершив работу, он вдруг ошарашенно обернулся, словно вышел из тумана.
– Ты кто?
– Здравствуйте. Вас как зовут?
– Фёдор.
– А по отчеству?
– Степанович. Как я здесь оказался?
– Меня Кира. Кира Сергеевна. Пойдемте на кухню.
На кухне, за чашкой крепкого чая с дешёвым печеньем, юная особа с пронзительно серыми глазами словно извиняясь несла полную чушь, которой Фёдор Степанович, сам не понимая как, безоговорочно верил.
…Вас ко мне мама прикрепила. Или меня к вам. Не знаю, как точнее. У нас никогда не было домовых… Мама думает, мне одной тяжело будет по дому и вообще… Это, конечно, так… Мама всегда права. Но я постараюсь меньше вас беспокоить. Правда, это не всегда от меня зависит. Вам, главное, лучше недалеко жить. Можете не успеть. А это нехорошо закончится. Конечно, я не могу вас у себя поселить. Да вы, наверное, семейный. Вы же с семьёй? Вы не переживайте, главное, Фёдор Степанович. Это не навсегда. Я точно