Котеева представляла собой персоны призрачную, но никакую не загадочную. Все ее слабости и промахи были на лице и на теле, как уродливые, наполовину зажившие синяки. Она стояла перед ним слегка подрагивая, как блохастая дворняга, но не от страха перед возможным избиением, а от немощи. Котеева уже два года страдала от расстройства пищевого поведения, и все тактично делали вид, что не замечают того, как она отпрашивается на четвертом уроке в туалет, чтобы вывернуться наизнанку и избавиться от яблока, съеденного на большой перемене. Кирилл Ефимыч смотрел на нее как смотрел на всех дворняг: с жалостью и бессилием. Он не видел смысла скрывать этого от нее, потому что она от него свое саморазрушение не скрывала. Люди должны быть настолько честны к другим, насколько те честны к ним, и неважно, как тяжело они больны.
– Отлично, это очень грамотное решение, – сказал он без насмешки или издевки. – Что бы вы хотели узнать, Лида?
Котеева сделала неуверенный шаг вперед от своего места в первом ряду, оставив позади одноклассников, которые жадно смотрели на ее поредевший затылок, будто бы хотели прочесть ее мысли.
– «Мне всегда говорили, что вместе с изгнанием Адама и Евы из рая Бог лишил их любви, и это не давало мне покоя. Получается, что теперь мы, их жалкие потомки, вынуждены довольствоваться лишь бесконечной погоней за тенью любви?», – сказала Лида тонким голоском умирающего лебедя, сжимая костлявыми пальцами потрепанный ни одним прочтением роман учителя. – Так звучит начало вашей книги. Почему вы начали историю о любви ее отрицанием?
Молодежь застыла в изумлении греческими статуями на современный манер. Девушки с до неприличия открытыми ртами следили за каждым изменением в лице учителя, а парни старались сохранять ледяное спокойствие, что получалось у них из рук вон плохо – их пальцы подрагивали, а дыхание было глубоким и тяжелым. Кирилл Ефимыч же в свою очередь был, казалось, приятно удивлен вопросом. Взгляд его прояснился, лицо посветлело.
– Очень хороший вопрос, Лидочка, – сказал он, присев на край сцены и посмотрел на нее долго и внимательно, но она даже не шелохнулась. – Думаю, я начал повествование подобным образом, потому что это книга не о любви.
Книга с громким стуком ударилась о пыльный пол актового зала. Кирилл Ефимыч вздрогнул и растерянно заморгал, продолжая смотреть на Лиду, матовое лицо которой застыло весьма не притязательной для взгляда маской. Учитель даже на мгновение испугался, не испустило ли ее подобие тела дух, но плоская грудь все также продолжала тяжело вздыматься. Лида продолжала стоять и смотреть на него широко раскрытыми от полученного ответа глазами. Книга ласкала страницами носки ее