– Заживет, – отмахнулся я, залезая под одеяло.
Тело приятно ломило, и не было ничего лучше, чем лежать в постели сытым и чистым рядом с любимым мужчиной. Чарльз читал толстую книгу на алистенебрарумском языке, в котором я не надеюсь понять хоть слово. У них там что не буква, то повод для самоубийства. А уж произношение…
– Почему люди такие жестокие? – лежа лицом в подушку, спросил я, в какой-то момент мыслями невольно вернувшись к проблеме с приютом. Феликс прислал пару сообщений вроде «той собаке, кошке, еноту, шиншилле, сове нашли дом», и это не могло не радовать, но все эти животные были здоровыми, красивыми, с минимальными мутациями. А что делать с теми, кого спасли с полигонов, у кого со здоровьем не все ладно? Не каждый человек возьмет на себя ответственность ухаживать за безлапым, слепым или уже немолодым животным. Под моим постом в ГИКе уже шел ожесточенный спор на эту тему, и мне даже читать не хотелось, что там пишут. Телефон по традиции остался в дальнем углу спальни. Если бы не это, я, наверное, всю ночь провел бы в ужасающем расположении духа, отправляя в черный список моральных уродов человеческой породы, которых и стоило бы, мать их, усыпить.
– Боюсь, что на этот вопрос можно ответить только с философской точки зрения. А философия – это вечный спор, не имеющий исхода, – ответил Чарльз.
– Ты порой меня убиваешь, – засыпая, пробубнил я.
– Я софист, как бы оскорбительно это ни было, так что с меня мало что можно взять, кроме убийственного красноречия, – он пожал плечами.
– Ты правда понимаешь то, что написано в этой книге? – повернув голову, спросил я.
– Да. Но, боюсь, я знаю об алистенебрарумских князьях больше, чем тут написано, – закрыв увесистый том, Чарльз положил его на прикроватную тумбочку. Воспользовавшись этим, я прижался к любимому мужчине, устроившись у него под боком, и сам не заметил, как уснул.
Проснулся я посреди ночи от того, что мужа нет рядом. У меня это уже выработанный рефлекс – стоит во сне моей руке оказаться на его половине кровати и не найти его там, я мигом просыпаюсь. Сказывается постоянный страх потерять его, а с учетом последних событий у меня сердце билось как сумасшедшее от страха, пока я не нашел Чарльза в гостиной. Сначала мне показалось, что он, мучимый бессонницей, пришел сюда продолжить читать и задремал на диване, но когда я сел рядом и обнял его, он обнял меня сильнее и вопреки своим глупым принципам не удержался и заплакал.
С моей стороны было крайне глупо думать, что ему вдруг резко и надолго станет лучше. Я молился на эти проклятые лекарства, все гребаные капельницы, уколы, от которых у него слезы стояли в глазах. Я так увлекся самовнушением, что вся эта хрень ему поможет, излечит от всех страданий, что успел поверить в это. Дурак.
Ему ужасно больно, постоянно. И все лекарства, на деле