пытаются обогнать,
но я будто на колеснице
и добрых коней 25.
я их не бью, не кричу на них,
несутся сами, как Боги,
тем более, это – не лошади,
а белые единороги,
не заплетаются ноги
даже от высоты,
но нет конца горизонту,
как яростно не беги.
цветы покривили улыбки,
увидев мою тропу,
внизу побледнели машины,
увидев как я иду.
мимо гудят самолёты,
грязью плюя в синеву,
чуть позже мотор захлебнётся
в собственном вредном поту́.
смотрю с высоты на планету,
пламенем жизни горю,
где бы сейчас я не был,
помню прогулку свою.
Пионы
Пионы в саду, как шпионы,
в ряд отдельный стоят,
сугробы накрыли бутоны,
но вариант – сто ярд
пройтись, а после из дома
смотреть за стекло, на мир,
корни в горшок, истома,
а мимо циклонами
гонимая облаков толпа
(до ста их, кажется, там),
а ветер до нервов рёвом достал,
не повезло цветам,
дрожат ведь снаружи мёрзнущие,
но стужи всё прут извне,
хорошо на окне: россыпь звёзд к щеке,
пока не погряз в крутизне.
Минута
Так легко думать, что лучшие строки,
что напишешь, лежат вдалеке,
но минуты шагом широким
маршируют навеселе.
вот! – ещё одна мимо проходит, —
стой! куда и зачем идёшь?!
неужели ответить сложно? —
но им скрыться всегда невтерпёж,
а однажды поймал за секунду
я минуту и ей говорю: —
признавайся! – ты по-минутно
хочешь вытаскать жизнь мою?
она сжалась, мне жалко стало,
я, конечно, её отпустил,
она, маленькая, дрожала,
но цеплялась зубами за жизнь.
Моя,
пока что единственная,
картина
в стиле авангардизма
«Белый лист»
За этой картиной
не нужно в музей —
льдиной
плывёт по воде.
не нужен нам чёрный квадрат, когда есть
белый листок на столе.
сам я не знаю, как написал,
помню лишь:
взял карандаш
и, не задевши, ни раз-
у листа,
засунул обратно, в карман.
по миру всему моя слава прошла,
у каждого был он в руке,
с восторгом большим заявляю вам,
что я – не только поэт.
вдобавок художник огромный я —
не ну́жно мне красок и ки́стей,
а это – мои позволения
повесить возле Да Винчи.
из чистого золота раму слейте
и, аккуратно вставив
тонкий листок, абсолютно белый,
стойте,