Я медленно приподнимаюсь со своего стула и ощущаю на себя взгляды коллег. Я чувствую их физически, каждый из присутствующих надевает на меня невидимые свинцовые доспехи, мои плечи почти гнутся, так что ноги с трудом удерживают меня в вертикальном положении.
– Это я, – тихонько отвечаю я же.
Все человек шесть-семь, что находятся в кабинете, замирают. Само происходящее немеет, затвердевает в камне. Сколько секунд длится во всеобщем оцепенении, я не знаю, по моим ощущениям проходит час, прежде чем упавший случайно карандаш нас всех не возвращает обратно в настоящее.
– Вы вызывали родителей Саши Кливенко, – гремит его голос. – Это я, Дмитрий Кливенко, и хотел бы обсудить поведение моего сына, выйдем? – Он не предлагал, в его манере поведения есть абсолютная уверенность того, что отказ не подразумевается. Я машинально следую за ним. Тишина так остается в учительской, как только я закрываю за собой дверь.
Кабинет рисования был на третьем этаже. Я шла впереди, показывая Кливенко старшему дорогу. Я обернулась, слабо улыбнувшись ему, но все также оставалась парализованной от того, что не могла объяснить себе реакцию коллег в учительской. Откуда это удивление? Он же не покойник и, вроде, с виду нормальный родитель, может, слегка строгий.
Я открыла ключом кабинет, быстро просеменила к учительскому столу, развернулась на одном каблуке и ухватилась на край стула. Мне хотелось немного сгладить гнетущую атмосферу неизвестности, и я заговорила с ним с показательным усердием:
– Рада, что вы нашли время прийти, Дмитрий. Простите, вы не сказали ваше отчество, а я не успела поинтересоваться накануне. Не знала, когда именно вас ждать, – как только я закончила с последним словом, то ощутила, что объясняюсь перед ним как нашкодившая первоклашка. Я опустила на секунду голову и увидела побелевшие костяшки своих пальцев, сжимающих спинку стула.
«Да, что это такое, соберись, Олька, немедленно», – приказала я себе.
Дмитрий молчал и в упор разглядывал меня, от пристального сверления мне стало физически плохо, я развернула стул и присела, радуясь, что еще на несколько секунд могу вернуть себе самообладание:
– Вы присаживайтесь, Дмитрий, – говорить с ним снизу вверх было еще тяжелее, поскольку теперь он в прямом смысле смотрел на меня свысока. – Ваш сын – хороший маленький человечек, но у него не хватает усидчивости на моих занятиях, и он подстрекает других учеников саботировать уроки рисования. Я не заставляю его рисовать, погружаться в процесс, если для него это незначимо, но есть образовательный учебный стандарт, и он должен его соблюдать, хотя бы минимально. Но главное, конечно, его поведение на занятиях. Он громко разговаривает, отказывается слушать мои замечания, ехидничает. Согласна, что, рассказывая вам это, выставляю себя как некомпетентный педагог, но у меня нет ресурсов влияния на него, а он демонстрирует полное