Что потрясло Бахтина, так это то, что яростная речь Льва Николаевича была, по его, филолога, мнению, приготовлена заранее и многажды про себя проговорена. Он вышел на крыльцо. Мальчик бросил на него тусклый взгляд.
– Я думаю, – сказал Максим, – не стоит искать велосипед. Должно быть, кто-нибудь из ребят позаимствовал его на время, и теперь он, возможно, стоит прислоненный к забору дачи его владельца. Хотите, я через некоторое время схожу посмотрю?
– Зачем же вам беспокоиться, – запротестовала Людмила Григорьевна.
Но он убедил всех в целесообразности этого шага и, дождавшись минуты, когда никто не видел, вывел велосипед и отвел его на «бывшую Кагановича», где сообщил владельцам, что нашел его у забора. Когда он вернулся, Левушка, ждавший у калитки, схватил его руку и быстро поднес ее к губам.
– Спасибо, – прошептал он, – это навсегда. Первый день на даче утомил Бахтина, и он стал устраиваться на ночь. Передвигаться по комнате следовало осторожно: за перегородкой спал Федор Михайлович. Бахтин слышал, как старик ворочается и покряхтывает. Когда Максим улегся головой к стене, звуки из соседней комнаты стали отчетливее. Дед постанывал, бормотал что-то, потом вдруг трагическим шепотом воскликнул: «Господи, за что? За что, Господи?»
После паузы он вновь забормотал:
– Боль, Боже, какая боль! Нет сил!
Максим, было, подумал, что Федор Михайлова жалуется на болезнь, но из дальнейших причитаний выяснилось, что он терпит страдания совсем другой рода.
– Ни капли любви, ни на йоту привязанности, – сетовал старик. – Или хотя бы послушание? Голос его зазвенел.
– Я говорю: послушание, где? Уважение к отцу к деду? Лев Николаевич, внук мой! За что? За что? О-о-о! Или эта – что же, не помнит она? Забыла все Хотя бы крохи благодарности! Да что там! Если сын родной сын… А-а!
Непохоже было, что застойные стенания когда-нибудь прекратятся, и Бахтин с головой накрылся одеялом, отчего ламентации, став неразборчивыми превратились в некое подобие гула. Пришел сон, который был прерван бодрым, зычным, красивым голосом Федора Михайловича:
– Восемь часов! Вставайте! Лев Николаевич подъем!
– Отец, не шуми, – говорил Николай Федорович, – ты ведь не знаешь привычек Максима Менандровича. Он, может быть, хочет утром поспать.
– Лето! Солнечный день! – восклицал старик, – Кто же это спит в такое время? Максим Менандрович – человек правильный – я знаю.
Бахтин, вообще говоря, работал по ночам, а в утренние часы любил поспать. Он полагал, что и на даче будет так же, но ему почему-то сделалось неловко, и он, неоднократно задумывавшийся о неверности своего образа жизни, решил, что вот есть случай переменить привычки. Когда он с мыльницей и зубной щеткой вышел к умывальнику, Федор Михайлович приветствовал его ослепительной улыбкой:
– Добрый день! Добрый-добрый день! Как спалось на новом месте?
– Спасибо,