– Прошу прощения, милорд правитель, – произнес Босуэлл вслед этому быстрому размышлению. – Прошу прощения, что затеял свару в вашем присутствии, не дав возможности ответить на мой вопрос.
Невысокого роста, совсем не героического сложения, что отчасти приукрашалось покроем верхнего платья, набивными плечами дублета, регент Джеймс Гамильтон с высоты своего резного кресла – с высоты, которой по уровню власти всего полшага не хватало до короны Шотландии – также рассматривал стоящего перед ним человека. Босуэлл не вызывал в нем ни малейшей симпатии, Босуэлл был просто одним из тех, кто презирал Джеймса Гамильтона в эпоху живого короля: не такого мужественного, красивого, удачливого, смелого, везучего, как они все – Сомервилл, Хантли, Кассилис, Питкерн…
Однако время счастливчиков вышло, пришло время умевших терпеть и ждать, и вот теперь все они у него в кулаке, в сжатой пясти – и только в его воле: удушить, отпустить? Да и кроме личного нерасположения, ведь, верни он графу сейчас земли и власть – это как же взовьется кровник Босуэлла Ангус! Ангус регенту сейчас куда дороже амбиций Босуэлла… Он должен подумать. Как бы ни повернулась вся история, а этому, последнему прибывшему, возврат состояния обойдется не дешево.
– Я жду решения по своему делу, ваша светлость.
– Граф, вы ведь по прошлым своим должностям не понаслышке знакомы с производством дел, – хладнокровно отвечал ему регент. – Такие вопросы мгновением не решаются. И ваши обстоятельства также станет рассматривать мой совет… время покажет, граф, на чьей стороне Бог.
Говорили за верное, что Арран писал к Генриху Тюдору с вопросом – как ему лучше реформировать шотландскую церковь, погрязшую в скверне идолопоклонства. Призывом к высшим силам Патрика было не смутить, а вот упоминание Совета не понравилось вовсе. Совет Аррана – читай, Гамильтоны и Дугласы.
– Бог, – отвечал регенту белокурый человек в черном, – на стороне истинной веры, милорд правитель.
И взглянул прямо в лицо Аррану – так, словно сообщал одному тому известный знак. Цепочка быстрых, беглых нервных тиков прошлась в левой стороне по лицу регента от нижнего века глаза и угасла уже в уголке губ – так же внезапно, как появилась. Эта неприятная особенность производила на его собеседников впечатление, близкое к отталкивающему, а значила она, что регент сдерживает гнев, обнаружить на публике который не хочет или не имеет возможности. Так было и сейчас, когда Арран молвил:
– Даю слово, я рассмотрю вашу жалобу, граф…
Жалобу? Белокурый с трудом удерживался от ухмылки. Никогда еще ему не приходилось жаловаться, имея под рукой две сотни ребят с аркебузами и пистолями.
– Рассматривайте… но не слишком долго, милорд правитель, –