– Зачем?
Большая, а не понимает, удивилась я.
– Бабушка одна не привыкла, ей в пустом доме страшно будет.
– Ишь ты, – тихонько засмеялась Оля, обнажив голые десны. Сима одобрительно хмыкнула, а бабушка молча обняла меня и заплакала.
Тишка
По-настоящему осень наступала, когда Тишка, обычно проводивший спелые летние ночи в зарослях бузины за сараем, вдруг изменял своему обыкновению.
Бузина эта считалась «поганой», поскольку росла на краю большой навозной кучи в дальнем углу сада. Туда бросали выполотые сорняки и картофельные очистки, гнилые яблоки и рыбьи кости – целое лето куча прела под солнцем, щедро орошаемая дождями и росами. Над ней тучей вились блестящие зеленые мухи, в бузинной чаще шумно плодились воробьи и шуршали мыши. Начальником этой кормовой базы и был Тишка.
Внешность ему досталась самая умилительная: шерсть цвета топленого молока с красноватыми подпалинками на спине и боках. Передние лапы и кончик рыжего хвоста, словно в сметану окунул – милейший кошарик, мурчалка диванная.
С утра Тишка грел мягкое пузо под солнцем, вальяжно развалясь на теплых половицах крыльца. Потерявшие бдительность сизари, ходили вокруг его неподвижной тушки, прикидывая, годится ли шерсть дохлого кота в гнездо – для подстилки. Но прижмуренный Тишкин глаз вдруг вспыхивал желтым алмазом, и сизари, застигнутые его немилосердной лапой, теряя помет и перья, кидались врассыпную.
На закате Тишкина шкура, словно напитавшись за день солнечным светом, казалась темнее и гуще, вставшие торчком уши, просвечивали розовым. Стряхнув сонную одурь и встопорщив усы, Тишка отправлялся драть забор. Глубокие борозды от его когтей свежими ранами белели среди репейника и глухой крапивы, сообщая всем окрест ходящим, кто тут хозяин.
В сумерках смерть на мягких лапах выскальзывала со двора, провожаемая тихим незлым словом: «Холера такая! Нет, чтоб дома крыс ловить! И за что тебя только кормят…»
Кормежка, впрочем, была так себе: рыбья требуха, чуток молока в блюдце, да изредка, в виде особой милости, колбасные шкурки. Так что в бузину Тишка ходил как в ресторан – столоваться.
Все местные коты знали про эту кучу, и по временам самые храбрые там мышковали. В густеющем сумраке таинственно колыхались тяжелые опахала лопухов и струились по над забором извилистые тени соседских барсиков.
Но Тишка незваных гостей не жаловал – манеры у него были самые разбойничьи: из чернильной августовской тьмы раздавался его утробный вой, перемежаемый отборной кошачьей бранью. Назад чужие мурзики мчались треща кустами и оставляя в репьях клочья разноцветной шерсти.
Лето катилось к сентябрю. Яблони в саду облетали: роняли плоды и не успевшие пожелтеть листья. Бурые крапчатые груши валялись среди убранных картофельных гряд. В выгоревшую траву шмякались перезрелые сливы, по их лопнувшим сизым бокам ползали осы и мелкие