– Чего, егоза, примолкла… Неси свои открытки, посумерничаем.
Я с готовностью достала сундучок.
– Ты давеча про картинку спрашивала…
– Сейчас поищу ее, – испуганно пролепетала я.
– Ищи, – согласилась бабушка, – и слушай… – невидяще глядя перед собой, она стала рассказывать. – Когда мне было столько лет, сколько тебе, я ходила в ту же школу, что и ты теперь ходишь. Жили тяжко, ни чернил, ни тетрадок.
– Как же вы писали? – удивилась я.
– Чернила из свёклы делали, а писали – в книжках, да на газетах. Уроки при коптилке учили. Вот и глаза испортила.
– А раньше ты хорошо видела? – спросила я, бесцельно перебирая открытки и стараясь оттянуть неизбежное.
– Получше нынешнего, – вздохнула она, – да что уж теперь…
– Про школу расскажи, – напомнила я. – Хорошо ты училась?
– Пятерочницей была, – со скромным достоинством ответствовала бабуля. – И дали мне награду за прилежание.
– Какую? – оживилась я.
– Ту самую открытку. Чудно тебе? Тогда ни картинок, ни игрушек не делали. Революция, потом война страшная… до того ли? А нам конечно хотелось. Целый год я за нее старалась. Помню, говорили, девочка на картинке уж больно на меня похожа.
– И на меня, – не удержалась я.
– Одна кровь, – непонятно усмехнулась бабушка. – Нашла открытку?
– Н-нет еще, – пробормотала я, терзаемая запоздалым раскаянием.
Вот значит как. Это бабушкина награда была, а я…
– Ладно, – сказала она, поднимаясь, – чего искать…
– Нету ее здесь, – выдавила я и со стыда залилась горячими слезами.
– Я уж думала совести у тебя нет, так и не сознаешься, – сказала бабушка.
– А ты разве всё знала? – всхлип застрял у меня в горле.
Бабуля покачала головой:
– Ох и дурна… Не тот слепой, кто без глаз, а тот, кто без сердца. Будет реветь-то, – сжалилась она. – Вон Тишка на тебя глядит.
Кот вылез из под дивана и уставил на меня медово-желтые глаза. Услыхав свое имя, подошел, добродушно потерся лбом о мои коленки: «мррр… – успокоительно зажурчал он, – мррр…»
– Так-так, – согласился с ним маятник часов, – так-так. И бабушка наконец улыбнулась.
Снеговик
Снег падает густой, медленный. Все засыпано: и двор, и мои качели, и бабушкины боты на крылечке, и Шарикова конура. Из конуры торчит собачий нос. Когда на черный шелковый кончик садятся крупные хлопья, Шарик недовольно фыркает и мотает головой.
Я ковыряю лопаткой сугроб на лавочке и думаю: Шарику хорошо – у него каждый день выходной, гуляй себе. А нам даже на воскресенье уроки задают! Пока все сделаешь, уже и не хочется ничего… Что ж теперь, до вечера возле лавки стоять? Бабушка глянет, что я тут торчу, сразу домой загонит. Боится, что замерзну, простыну. Будто я маленькая! Набираю полную пригоршню снега и тайком пробую на зуб. Скрипучий ком