Лихим потоком по небу закат струится,
И падает на головы сонливым детям,
А звёзды в тишине распались на крупицы,
Лежат в синеющем ручье и просят спеть им.
Покоится давно на веках у природы
Тускнеющее небо, истёртое в муку,
Немые небылицы пасутся на лугу,
В кручинные края крадутся кротко тропы,
Лесной валун лоснится в ленивую луну,
И чей-то голос колосится из утробы.
Сновидение перед смертью
Луна коснулась окон нежилого дома,
И сон грезёра – словно загородный жар,
Из рамы на стене глядит живой потомок,
Немая лестница скрывает тихий шаг.
В углу сидит сверчок – знаток былых историй:
Он видел, как летит канунная душа;
Чей шёпот капает из раны в коридоре?
Чей вздох разорванным звеном звенит в ушах?
Забытая судьба в груди гудит заточкой,
А сон грезёра – словно ворошённый жар,
Крадутся завтрашние стрелки не спеша,
И чей-то глаз резвится в скважине замочной.
Хоровод
Уже распался древний род,
И не скрипят спирали лестниц,
В пруду покорно тонет месяц,
Что такту вторит круглый год.
В кустах свивается змея;
И в разнородности сплетений
Всё кружатся густые тени,
Гурьбой ужаленной смеясь.
Но одиночество струну
Вложило в треснувшую руку,
И сны свои смотря по кругу,
Умерший спит в ночном пруду.
Вечером
Под вечер золото печётся в облаках,
А на губах гнездится поцелуй могилы,
Крестьяне тихо навивают сны на вилы,
И грезят женщины о неземных плодах.
По небу разлита старинных глаз дремота,
В горах векуется заброшенность камней,
В лесу раскинулась поляна, а на ней
Гниёт церквушка в ожидании ремонта.
Вышагивает мёртвый старец из реки:
Его костлявые седины, будто нити,
Просвечены в глаза, не разрешая сгнить им,
А звёзды пагубное слово изрекли.
Ядро луны летит по небу, как из пушки,
А яма угольная вместо живота
Обширней, чем души предсмертной широта,
И косятся наветренной травой избушки.
Взросление
Пурпурность отроческих снов закончилась спонтанно,
И башмаки наполнены ногами; эти ноги
В покинутость уходят навсегда, и одинокий
Вдыхает медленно зелёное гнильё фонтана.
Вчерашний сон забрался ветхим пугалом на веки,
Глаза в лице – что скважина замочная на дверце,
Бой башенных часов застыл в шагах, и спелым сердцем
Под кожей бьётся Я, желая выбраться навеки.
Прожитыми часами колосится мостовая,
Смурные лица кружатся в тускнеющем задоре,
И ядовитой тенью оседают на заборе,
В кустах лежит забытая беспечность, остывая.
Иссохшей обречённостью скрипят лесные корни,
Кукушка затаила в клюве сокровенность ночи,
В сухих ветвях запутался и умер возглас волчий,
Берёза гнётся на ветру, монашенки покорней.
Бренность мира
Из леса выполз раненый восход,
И коршуном уселся на ветвях,
Старинный род распался на ветвях,
И кровью изросился небосвод.
Над полем стелется туман высок,
Отрава силится живот вспороть,
Стрела баюкает слепой висок,
И разложение шевелит плоть.
Ты сформирован из немирных снов
Смиренных облаков, о бренный мир!
В груди твоей сникает мёртвый мирт,
Чей плод гнилой – что радость первых слов.
Одиночество
Укрытые бельмом очей былинки-слёзы
Выныривают светом детства, будто мать,
Ведро в колодце всё пытается поймать
Ещё не распустившиеся в небе звёдзы.
А запряжённая