Дом Кузьмича находился у речки «Раковая Ряса», не далеко от колхозной базы.
«Во, глянь…». – Толкнул в бок Ванька Володьку. По дороге, со стороны деревни Мелеховое, вброд через речку, проезжала телега председателя. На середине реки жеребец остановился, ему было здесь покалено, он, фыркая, понюхал воду и смешно, топорща верхнюю губу, медленно цедя воду сквозь зубы, стал пить, позвякивая уделами. Зыбь заиграла на речной глади от тонких струй, стекающих с мокрых, бархатистых губ, поднятой головы жеребца. Телега выехала на песок, ребята хотели подойти к ней, но жеребец, скося назад глаза, страшно сверкнул белками, не поворачивая головы, заржал и прибавил ходу. Председатель лежал на телеге, пьяный «в дым» и что-то бурчал себе под нос. В первые дни войны он получил ранение обеих рук, перебило пулемётной очередью. Пока по жаре добирался до госпиталя, началась газовая гангрена – «Антонов огонь», руки пришлось ампутировать, его и… комиссовали. Здесь, в колхозе, сразу выбрали председателем, больше не кого, в деревне с начала войны остались только старики да бабы. Когда трезвый, он мотался по колхозу – руководил, чем мог, помогал односельчанам. В деревне теперь часто можно было наблюдать такую невесёлую картину. Хозяйка сама стояла за плугом, держась за чапыги, председатель шёл впереди, ведя коня за уздечку, зажав её во рту зубами, пустые рукава телогрейки безжизненно болтались на ветру. За помощь; кому сена привести, кому дров, кому огород вспахать, картошку окучить, деревенские бабы угощали его самогонкой, водкой, денег он с них, не брал.
«С солдаток, денег не беру». – Сурово повторял он. Наливали ему сразу полный, двухсотграммовый, граненый стакан, ставили на стол. Он подходил и говорил: «Спаси Христос». Пригнувшись, резко выдыхая, брал стакан зубами, приподымал над столом и поддерживая правой культёй, выпивал его весь, без остатка. Потом, аккуратно ставил на стол, уткнувшись носом в пустой рукав телогрейки у плеча, шумно занюхивал. Пока он проделывал фокусы со стаканом, хозяйка брала со стола сырое, куриное яйцо, ножом пробивала вверху дырочку и выковыряв скорлупки, подносила ему ко рту. Тот, выцеживал его до конца, пока не лопнет внутренняя плёнка, потом, он отпрянув, восклицал: «Хорошо…, „японский городовой“!». К концу дня напевался в «дымину», когда он чувствовал, что вырубается он, цеплял вожжи ногой, накручивал их на неё и падал в телегу на спину. Жеребец сразу понимал, что надо ехать к дому. Подъехав ко двору, «Самолёт» тихо ржал, жена председателя выходила и причитая, начинала распрягать лошадь. Потом отводила коня в стойло, стаскивала председателя с телеги и всё, причитая, тащила его на себе, в дом. Это повторялось почти каждый день. Все бабы на селе всё равно считали её счастливой. Муж её, хоть и без рук, зато вернулся живой с этой, всех и всё, пожирающей войны. В селе, уже многие семьи, получили похоронки.
В доме Кузьмича была слышна ругань, шум. Ребята подошли к окнам и стали прислушиваться.
«Не ходи Макарушка, не ходи Богом тебя молю». – Плача просила жена Кузьмича.
«Всё равно